Я в отчаянии задвигался; что было сил, заколотился в грудь, пытаясь разрешить загадку, но через мгновение пожалел об этом. Потревоженный, упершись в меня изнутри чем-то колким, больно прикусив сердце, в ту же секунду моею душою стал и заворочался возле самого горла.
— Ты кретин, все у тебя не слава Богу!
Стало не по себе. Тем более, что душонка моя, наглая особа, пользовалась моим ртом без спроса.
— Ну…, - уклончиво начал я.
Машка, глубоко погруженная в свою думу, сидела, ничего не видя и не слыша.
— Молчишь? — душонка напряглась и чихнула.
— Что тебе надо? — процедил сквозь зубы, — прекрати меня мучить. Что тебе я?
— Ну: на сегодня достаточно, — кажется, обиделась.
Я представил, как она надувает пухлые губки, которые недавно видел и расхохотался. Она взбрыкнула и уползла вниз. Я помял головку члена.
— Не сердись, выпить хочешь?
— Я жить хочу, — метнулась опять к горлу.
— Что ты знаешь о жизни?
— Не ты ли учить собрался?
Я задумался.
— Не хочу ссориться, дорогая.
— Этого не избежать. Но к делу. Чем кормиться будем?
Я растерялся. В доме не было ничего, кроме пива и водки.
— Может, выпьешь все-таки?
— Само собой, стаканчик не повредит. А еще что?
Но я был рад и тому, что от моего скромного угощения не отказалась. И приняв на грудь, удостоверился, что она тоже приняла, но зашлась в кашле. "С непривычки", — подумал. Она вдруг замолчала и, словно котенок, в поисках местечка, где потеплее, повозившись, и неожиданно затихла в глубоком, мягком животе.
Страхи иного рода замучили меня с новой силой: "А что если она не выживет? Когда похороны? И как они будут проходить? При каком стечении народа? И во сколько это выльется? А вдруг Сашка объявится и принародно позорить меня начнет?" Я затрепетал и чуть с ума не сошел, представив его. Но тут же вспомнил: где-то читал, что людям, оказавшимся в сходном со мной интересном положении, следует думать только о хорошем: рассматривать красивые картинки, слушать классическую музыку, посещать музеи старины и вслух читать сказки.
Я тут же отогнал прочь все унылые мысли и замечтал, что завтра, в воскресенье, достану из шкафа и надену свой лучший костюм серого цвета, белоснежную крахмальную рубашку, носки в клеточку и новые ботинки из тонкой кожи, щегольски повяжу темно-синий, шелковый галстук, поеду за город и буду жить так, навеки беременный. Моему странному дитя, которому от силы один день, нужно много воздуха, опасного, ледяного, пьянящего!
Я сгреб в охапку Машку и закружил по комнате, словно мне пообещали жизнь вечную. Машка, прижимаясь голым телом, кричала.
