— Давненько поджидаю, ты что, прячешься от меня? Ну, давай раскошеливайся, ты мой должник — путь долгий впереди, всю жизнь можно прожить, глядя друг на друга, — бесцеремонно залезла ко мне в карман, вынула доллары и сунула внутрь мундира.
— Где ты их берешь?
— Деньги к деньгам, дорогая.
— Скажи уж честно — бутылка к бутылке, я, кстати, тогда всего стаканчик и отпила, — она достала пол бутылки портвейна, — с нее, как говорится, и начнем… вот стерва, чертовски приятно на желудок ложится.
— Попробуй это, — я выдернул из-под ремня смирновку, — нужно экспериментировать, как Ван Гог — красочка на красочку, глядишь — в историю впишемся.
И пьянка понеслась…
Узкая походная койка едва вместила нас. Я всю мебель переставила точно по меридиану. Какой на хуй, Глоба! Ты после этого каждую ночь являться мне стал, стоишь вот здесь, — она ткнула пальцем в дверь, — шатаешься… и я знаю, там север.
Я целовал ее спелые губы, смотрел в глаза цвета асфальта, подозревал в тысяче измен, орал и бил смертным боем, пока, наконец, она не схватила меня как ребенка и не укачала в колыбели своего тела.
— Врешь, — заорала Анька, как только проснулась, вынула бумажку из разреза платья на груди, — ты адрес даже не брал!
— Зачем адрес? Ритку в Америке все знают.
— Тебя, наверное, тоже?
— Да нет, я ж по делам ездил, на конференциях пропадал.
— Тебе хоть слово-то давали?
— Конечно.
— Ну, и на каком языке ты с ними говорил?
— Есть такой язык, им в каждой палатке торгуют!
— Быть того не может! Ну-ка покажи, что Ритке привез.
Я вынул из кармана пакет и протянул ей. Она, увидев член, обомлела и полезла опять за бумажкой сверять.
— Все точно, ну Ритка, дает! — примерилась пальцами, — А ты-то, тоже хорош! Что о нас подумают? — Хуя приличного днем с огнем не сыскать?!
— Че правду-то хоронить?
— Стой, а что это здесь? — она приблизила член к лицу,
Я тоже склонился — на самом кончике мелким торопливым почерком на немецком языке было написано: "Самой, самой, заглавной лесбиянке в мире".
— Это Ритка-то лесбиянка? Ой, держите меня, помираю, — Анька упала ко мне на грудь и затряслась от хохота, икая и повизгивая на поворотах. Я гладил длинные светлые волосы, стянутые на затылке тугой резинкой в хвост, и от души смеялся вместе с ней.
Москва, октябрь 1998 г.
