Несколько недель отец молчал, пока однажды вечером после ужина не позвал меня в кабинет. Это место с детства было для нас под строгим запретом. Слова «папа в кабинете» сказанные матерью или прислугой, всегда означали, что отец занят и его нельзя тревожить ни под каким предлогом. Шутка ли сказать: до шестнадцати лет я не был в кабинете отца ни разу!!!
Да и в тот вечер, переступив порог, я ощутил эхо глубоко засевшего в меня с детства чувства неуверенности. Кабинет находился на третьем, получердачном, этаже дома. Окно было забрано решеткой от воров, а вдоль стен стояли несгораемые шкафы, в которых хранилась коллекция.
— Садись, я хочу кое-что показать, — сказал отец очень значительно.
Он вытащил связку ключей, всегда хранившихся у него, открыл крайний из шкафов и извлек старинную книгу в темном массивном футляре.
— Сысоевский список, — сказал он, протягивая мне книгу. — Посмотри, что ты об этом скажешь?
Я быстро пролистал пергаментные страницы. Отец с детства учил нас читать по-древнерусски, а также и скоропись семнадцатого века с многочисленными титлами.
Насколько я мог понять, это был обыкновенный хозяйственный дневник монастыря с записями вроде: «ПЪЛОУЧИША ТЬРИ МЬРЫ ОВЪСА ОТЪ ОНУФРiАА МАИА ВТЪРЪ ДЬНЬ» или «КОУЗНЬЦЪ АНФИМЪ СИВАГО МЬРИНА ЗАКЪВАША».
Честно говоря, сразу я даже не понял, что именно в Сысоевской летописи могло так заинтересовать отца и почему на лице у него было такое торжественное выражение. В его коллекции, подумалось мне, есть и намного более интересные рукописи.
Не желая обижать отца, я сказал, что, безусловно, эти очень интересный и редкий памятник, и очень хорошо, что он появился в его коллекции.
— Ты ничего не понял, осел! — раздраженно сказал отец, вырывая у меня книгу. — Думаешь, для меня так важно, сколько мешков пшена украл Гаврила четыреста лет назад или отчего сдох сивый мерин?
Я удивленно посмотрел на него и что-то пробормотал.
— Это все твоя дурацкая привычка торопиться! — продолжал отец. — Просмотрел первые несколько страниц и думаешь, что уже знаешь рукопись? Да знаешь ли ты, что одна книга могла несколько раз переплетаться с урезанием полей, а на одном пергаменте могли писать до десяти раз, выскабливая старый текст?
Разумеется, я это знал, и если и пролистал рукопись поспешно, то только потому, что у меня не было времени изучить ее более внимательно. Наконец отец прекратил меня отчитывать. Он сел за стол и, открыв Сысоевскую летопись на одной из границ, поманил меня к себе:
