Все как в библейском мифе. Люди собирались построить башню, мечтая покорить небо, и тогда Демиург смешал их языки, заставив бросить все силы на то, чтобы договориться между собой. Но как трудно договориться разноязыким народам! Как трудно даже в наше время. А в эпоху Востока это было невозможно. Слишком горяча была кровь, слишком доступны наслаждения и слишком мало ценилась жизнь. Слишком мало…
С тех пор эра величия Востока окончилась. Началась эпоха смут, калифов на час, варварской пышности и жестокости. Люди лишились естественных ценностей — веры в добро, дружбу, справедливость. Они стали поклоняться жестоким, но слабым богам, богам, что сдирали кожу с захваченных пленников. Слабость пыталась казаться сильной через жестокость.
Восток стал неспособен на самостоятельное развитие. Он погряз в самом себе, задохнулся в насыщенном миазмами воздухе Междуречья. Закованные в медь когорты сгорели в горниле междоусобных войн, их поглотили безбрежные пески и бездонное море.
Восток потерял свою созидающую силу, дарованную ему землею. Отныне он мог порождать лишь химерические идеи.
Время Востока обращалось в прошлое. На смену ему шло время Запада.
1. Так говорил Заратустра[2]
Да возрадуется Ахура-Мазда, и отвратится Анхра-Манью воплощением Истины по воле достойнейшей.
Радости Солнца бессмертного, светлого, чьи кони быстры, — молва и хвала, радость и слава.
Как наилучший господь промолвит мне служащий жрец, как наилучший глава по Истине промолвит пусть знающий верующий.
Мы молимся Солнцу,
Бессмертному Свету,
Чьи кони быстры.
Когда Солнце светит,
Когда солнце греет,
Стоят божества
Все сотнями тысяч
И счастье вбирают,
И счастье дарят
Земле, данной Маздой,
Для мира расцвета,
Для истины роста.
Как наилучший Господь промолвит мне служащий жрец, как наилучший глава по Истине промолвит пусть знающий верующий.
Молитву и хвалу, мощь и силу
прошу Солнцу бессмертному,
светлому, быстрому конному.
Истина — лучшее благо.
Благо будет, благо тому, чье Истине
лучшее благо.
Авеста. Гимн Солнцу. Яшт 6.
По пыльной, разбитой конскими копытами дороге шел человек. В это раннее утро мир еще спал, ни единая душа не попалась человеку навстречу за время его пути.
Странник был неприметен собой. Затешись он в людскую толпу, и вряд ли кто обратил внимание на его простое, изборожденное годами и ветром лицо. Обыкновенный маг, каких сотни в парсийских городах. Замызганный белый халат, тростниковый посох, редкая старческая щетина на щеках и подбородке. Вот только глаза. Глаза были необычны. Огромные, пронзительные, с неестественно-голубыми, почти белого цвета зрачками. Они источали ум, властность, силу. Эти глаза могли покорить, навязать свою волю, могли заставить сердце биться радостной дрожью. Если требовалось, эти глаза могли и убить.
