И оказалось, что это родная сестра того мальчика. Когда они встретились, то вспомнили, как ехали, как бабушка им что-то разогревала в консервной банке, как бабушку убило при бомбежке… Как старая соседка, бабушкина подруга, звала ее уже мертвую: «Мария Ивановна, поднимитесь, у вас двое внуков осталось живых… Как вы умерли, Мария Ивановна? Зачем вы умерли, ария Ивановна?» Девочка, оказывается, все это помнила, но не была уверена, что это она помнит, что это с ней было. У нее в ушах только осталось два слова: Мария Ивановна.
Мы все очень обрадовались, что она нашла брата, потому что у всех у нас кто-то был, а у нее не было никого. У меня, например, было две сестры, у кого-то брат… У кого-то были двоюродные братья и сестры. А у кого не было, те сами роднились: давай ты будешь мой брат или давай ты будешь моя сестра. И тогда уже оберегали друг друга, заботились. В нашем детдоме собралось одиннадцать Тамар… Фамилии у них были: Тамара Неизвестная, Тамара Незнакомая, Тамара Безымянная, Тамара Большая и Тамара Маленькая…
Что еще помню? Помню, что нас мало ругали в детдоме, нас совсем не ругали. Мы катались зимой на санках с домашними детьми, и я видела, как мать поругает и даже отшлепает своего ребенка, если он наденет валенки на босую ногу. Когда мы выбегали на босую ногу, нас никто не ругал. Я специально надевала так валенки, чтобы меня поругали. Мне так хотелось, чтобы меня поругали.
Я хорошо училась, и мне сказали, что я должна подтянуть с учебой одного мальчика. Надо было пойти к нему в семью. И мне было страшно. Я думала: а какие там вещи, как и где они стоят, как там надо себя вести? Семья — это было что-то недоступное для нас, самое желанное. Постучала к ним в дверь, и у меня замерло сердце…
«…и не женихи, и не солдаты»
Вера Новикова — 13 лет.
Сейчас — диспетчер.
Живет в Минске.
Сколько лет прошло, никогда не хотелось вспоминать…
Помню солнечный день такой, ветер гонит паутину. Горит наша деревня, горит наш дом. Мы вышли из лесу. Маленькие дети кричит: «Красиво!» А все плачут, мама плачет.
Дом сгорел, мы копались в золе, но там ничего не было. Нашли вилки обгорелые. Печь как была, так и осталась, там стояла еда: блины драные. Мама вынула сковороду руками: «Ешьте, дети». А есть блины нельзя, дымом пахнут, но ели, потому что ничего больше не было.
Двоюродную сестру мою повесили. Муж ее был командиром партизанского отряда, а она ребеночка ждала. Кто-то немцам донес, они приехали. Выгнали всех жителей, скомандовали, чтобы никто не плакал. Возле сельсовета росло высокое дерево, они подогнали коня. У сестры была длинная коса, как накинули петлю, она вынула из нее косу… Сани с конем дернули… Бабы закричали… Плакать не разрешали, подходят и убивают того, кто плачет. Подростки шестнадцать-семнадцать лет, их постреляли… Они плакали…
