– Ты моя пленница и раба, но хочу я, чтобы ты стала мне женой.
Покорилась пленница его воле, но не было спокойно сердце ее. Томительна казалась ей жизнь в отдаленном селении; не покидала ее тоска по родине, и горько ей становилось, когда вспоминала она об ужасах и страданиях, принесенных лучанами на Чешскую землю. Но глубоко затаила она печаль и ненависть, и муж не подозревал ничего. Знала о том лишь мачеха Страбы, оставшаяся вдовой после смерти его отца, – высокая женщина с мрачным лицом и серыми суровыми глазами, не молодая уже, но и не старая. Ведьмой называли ее: занималась она волхвованием и ворожбой.
Как пришел приказ воеводы в уединенную деревню жаланов, стал собираться Страба на войну. Снял со стены щит, шлем из бычьей кожи, натянутой на железный обруч, наточил меч, приготовил стрелы, натянул новую тетиву на тугой лук, привязал молот к седлу и выбрал в конюшне лучшего коня. Был тот конь невелик и невзрачен, не лоснилась его шерсть, а косматилась, но был он быстр, как стриж, вынослив и не боялся любой непогоды; переносил легко холод и зной, голод и жажду.
Молодая жена молча помогала Страбе собираться: принесла ему войлочное одеяло и плащ, кожаные наколенники, гибкие ремни, еду в сумке – хлеб и сыр, – чтобы было у него что поесть в далекой дороге до воеводского замка.
Накануне отъезда мачеха украдкой сказала Страбе:
– Приходи вечером в ущелье, но смотри не говори о том никому.
Послушался Страба мачехи и, когда наступили сумерки, направился в ущелье. Шел он лесом, вдоль широкой черной трясины; там и сям торчали в ней низкорослые ольхи и болотный кустарник, а в темных зарослях осоки светились отблеском неба глубокие омуты. Вечерело. Дул сильный ветер, и глухой шум леса доносился до сумрачного болота. Еще сильнее выл и свистал ветер в диком ущелье, по сторонам которого среди чахлой травы беспорядочно громоздились угрюмые скалы. Выше, над ними и в их расселинах, кое-где росли высокие деревья – липы, дубы и старые ясени. Их развесистые кроны были опутаны кустами омелы, сквозь которые осенью и зимой чернели оголенные ветви.
В том мрачном ущелье, под дубом, на скале, сидела у пылающего костра мачеха Страбы. Волосы ее были распущены, уши, подбородок и лоб окутаны покрывалом.
Как увидела она пасынка, бросила в огонь волшебные коренья и произнесла могущественное заклинание:
– Тьма впереди, тьма позади! Пусть, кроме бесов одних, нас никто не увидит!
Едва договорила она, как ущелье стало наполняться беловатым туманом. Расстилался он понизу, несся клубами вверх, полз по скатам, вился над ущельем, окутывал кроны беспокойно шумящих деревьев; а когда подошел Страба к костру, заволокла беловатая мгла все ущелье так сильно, что деревья казались лишь тенями. Костер разгорелся; ярко освещенная его пламенем, стояла мачеха, уставив на Страбу свои серые глаза. И сказала она ему:
