Однажды снаружи раздался необычный шум. Целый день пленникам не приносили еды. А ночью стены и своды начали сотрясаться от мерных глухих ударов, словно кто-то бил с размаху по земле гигантским тяжелым молотом. Той ночью монголы, уже неделю осаждавшие замок - последний оплот разгромленных повстанцев, - начали забрасывать крепость камнями из метательных орудий и долбить ворота стенобитными машинами. Под утро после отчаянного штурма замок пал. Когда трое забрызганных кровью монголов ворвались в подвал, где томились изнуренные узники, имелась только одна сила, способная предотвратить расправу. Спасение в виде серебряного пропуска хранилось завернутым в тряпицу на груди у Альбрехта Роха. Послов к великому хану запрещалось трогать под страхом смерти.
"А этот?" - спросил через толмача приглашенный тысяцкий, указывая плетью на слепого огнепоклонника. Что-то екнуло в сердце королевского посла. "Это великий прорицатель и маг, о мудрый и добросердечный господин, - отвечал монах. - Его необходимо целым и невредимым доставить в ставку великого хана". Тысяцкий поверил и повелел выдать Альбрехту Роху новую охранную грамоту и двух шелудивых мулов.
Когда крепостные стены остались далеко позади, а ветер, дувший в спину, больше не доносил запаха гари, старик, который, умело сидя в седле, послушно следовал за Рохом, неожиданно спросил по-арабски: "Где ты собираешься бросить меня? И что тебе нужно у монгольского хана?" Монах признался, что ищет дорогу в Кашгар, где, по сведениям французского короля, находится могучее христианское государство. "Кашгарское царство расположено дальше тех мест, где живу я, - сказал старец. - Помоги мне добраться до дому, и ты получишь проводника". Монах согласился.
Много пролетело недель, прежде чем путники добрались до далекого кишлака, затерянного среди гор, недосягаемых для монгольской конницы. Здесь жили приверженцы слепого огнепоклонника. Пересев на маленьких длинношерстных быков, недавние узники в сопровождении вооруженной свиты двинулись по ветреным ущельям и перевалам Памира. Долго двигался караван, пока невидимая тропа не привела к водопаду, преграждавшему путь по ущелью. Один из погонщиков отвязал от седла фыркавшего быка длинную причудливую трубу, возней ее прямо над головой. Медный протяжный звук разнесся по ущелью, звонким призывом прорвался сквозь шум воды. Монах не понимал смысла странного обряда. Слепой слушал с непроницаемым лицом, в пустых глазницах, как слезы, блестели брызги воды.
