– Я обещал мужикам. Сделай.
Собрал Серега полевую сумку, набил ее картами и деньгами, туда же засунул жоринский револьвер, золото уложил в рюкзак и, оставив все это у начальника, отправился к Сычеву.
Коновод Сычев лежал у себя в палатке, волосатая мощная грудь бугром вздымалась от глубокого дыхания, жесткая ядреная борода торчала вверх, из-под бороды виднелся крупный угловатый кадык. Серега с Сычевым встречался редко, мельком, когда тот привозил в лагерь продукты и кое-что по заказам: лучок, огурчики и всякую мелочь. Всегда Сычев какой-то одинокий, хмурый. Позовут его мужики выпить подпольной бражонки – откажется. Уйдет к себе в палатку, сядет, молчит, думает. Рассказывали, что когда он в одиночку ведет караван по тайге – всю дорогу поет, а как в лагерь пришел, так замолчал – слова не вытянешь.
Серега с минуту рассматривал спящего. Лицо словно забрызгано синими чернилами: пожалуй, с сотню мелких точек-наколок. «Чем это его так?» – подумал Серега и тронул Сычева:
– Вставай, поедем.
Сычев сразу проснулся.
– Куда это? – недовольно спросил он.
– Надо, понял?
– Не поеду, – отрезал Сычев. – Я день как сюда пришел. Отдохнуть хочу. Две недели по отрядам мотался…
– Жорин сказал тебя взять.
– Каво везти-то?
– Драгметалл. Со мной вместе.
– Золото? – с любопытством переспросил Сычев и уставился на Серегу.
– Ну…
Сычев секунду размышлял и вдруг согласился:
– Поехали!
Серега вышел из палатки, заглянул на кухню, отломил там кусок хлеба и, засунув его в карман, нырнул в гущу насквозь промокшего леса. Он не заметил, как из-под откинутого клапана палатки за ним пытливо наблюдает мрачноватый Сычев.
Выехали после обеда и весь остаток дня ехали молча. Сычев па поджарой тонконогой кобылке шел передом. Его широкая спина в зеленом дождевике и островерхий капюшон, из которого черным клочком торчала борода, до самого вечера маячили перед Серегиными глазами. Коновод, пока тащились по чистой пойме реки, дремал на ходу, его фигура, подрагивая, клонилась к лошадиной шее, он сползал в седле чуть набок, кобыла тоже, словно в дреме, убавляла шаг, и когда казалось, вот-вот свалится человек на землю, Сычев дергался, просыпаясь, хлестал концом повода по конскому заду и ворчал: «У‑у! Скотина! Спишь на ходу!» К кому это относилось, Серега так и не понял.
Серегин Доктор, раньше никогда не подававший признаков любопытства к молодым кобылкам, здесь вдруг, с самого начала пути, проявил безудержный интерес к стройной «особе» впереди. Вскинул тяжелую голову и шел уже не опуская ее, а иногда еще настораживался и неожиданно звонко и отрывисто ржал. Сычевская кобылка тоже выражала беспокойство и раза два пробовала пойти в рысь.
