Говоря так, они начали стягивать с меня простыню в намерении совсем меня осрамить. В это время появился дон Дьего со словами:
— Что же это такое, Паблос? С тобой нет сладу. Уж восемь часов, а ты все валяешься. Вставай сейчас же, черт тебя побери!
Все остальные, дабы еще больше меня надуть, рассказали дону Дьего обо всем происшедшем и просили разрешить мне еще поспать. Один из них заметил:
— Если твой хозяин не верит, поднимись, Пабло! — и начал стаскивать простыню.
Я уцепился за нее зубами, дабы не обнаружить скрытой под ней мерзости. Видя, что со мной не справиться, один из слуг воскликнул:
— Черт возьми! Ну и вонь же здесь!
Дон Дьего сказал то же самое, и это была сама истина. Тут они стали смотреть, не забыли ли в комнате ночной горшок, иные уверяли, что этого не может случиться, и наконец кто-то из слуг заметил:
— Ничего себе положение для людей, которым учиться надо!
Осмотрели постели, убрали их, чтобы проверить, что под ними, наконец сказали:
— Это, верно, под кроватью у Паблоса. Перенесем-ка его на одну из наших постелей и посмотрим.
Видя, что спасения нет и что мне не вырваться из их когтей, я прикинулся, будто бы у меня сердечный припадок, уцепился за кровать и стал корчить рожи. Они же, зная мою тайну, схватили меня, восклицая: «Какое несчастье!» Дон Дьего взял меня за средний палец, и в конце концов впятером они меня подняли. Как только откинули простыни, в постели моей обнаружили даже не голубят, а основательных голубей, и раздался такой громогласный хохот, что у нас чуть не обвалился потолок.
— Бедняга! — ломали дурака эти великие плуты; я же сделал вид, что лишился чувств. — Дергайте его, ваша милость, посильнее за палец!
Дон Дьего, думая помочь мне, дернул так сильно, что вывихнул его. Они еще собирались перетянуть мне ляжки веревкой, приговаривая:
— Бедняжка! Это с ним сталось, конечно, когда его хватил припадок.
Кто передаст, что я пережил, сгорая от стыда, с вывихнутым пальцем и под угрозой, что в довершение всего мне перетянут жгутом ноги!.. Наконец, из страха, как бы они не приступили к этой жестокой операции, ибо они уже перевязывали мне ляжку, я притворился, что пришел в себя. Как я ни торопился, злодеи, прекрасно понимавшие, что они делают, успели оставить на каждой ноге по рубцу в два пальца шириной. Наконец они отпустили меня со словами:
— Господи Иисусе, ну и слабый же вы!
Я плакал от досады, а они еще дразнили меня:
— Нас менее беспокоит то, что вы обмарались, чем ваше здоровье, успокойтесь!
