Приятель вошел. Остановился. Остолбенел. После сел в кресло. После встал, очень громко хрустнул пальцами и принялся шагать по комнате, совершенно по-знобишински пожирая мои полотна глазами. Для полного сходства не хватало ритуального «мда-а-а». Но через некоторое время услышал я и его. Только приятель произнес это междометие почти шепотом, как бы стыдливо.
Нет. Не пойду я на выставку! "Натюрморт с нарциссами", "Лодки у берега", "Портрет Афанасия Петровича", «Ледоход», "Натюрморт с матрешкой", "Зима пришла"… Скучный человек Знобишин. И нечего мне ему сказать. Разве что «мда-а-а». Но ведь обидится, если не приду! Пойти все-таки, что ли?
Телефонный звонок. Опять Настя.
— Чего делаешь?
— Сижу.
— Где сидишь?
— В кресле.
— Продолжаешь бездельничать?
— Да.
— Ты отвратителен!
— Знаю.
— Сходим на Знобишина! Он звонил, приглашал нас. Неловко как-то.
— Сходим. Конечно, неловко. Разумеется, сходим. Отчего же не сходить. Обязательно сходим. Завтра же сходим. Жаль, что сегодня уже поздно, а то и сегодня бы сходили.
— Завтра выставка закрыта.
— Значит, послезавтра.
— Послезавтра родительское собрание.
— Тогда, стало быть, через два дня.
— Через два дня выставка закроется. Она уже месяц как открыта. Знобишин потому и звонил, что выставка скоро закроется. А мы все не идем и не идем. Хамство, конечно, с нашей стороны.
— Ты права, хамство. Но что же нам делать?
— Постараюсь пораньше сбежать с родительского.
— Хорошо, постарайся. А ты не брала мой сборник из книжного шкафа, когда приходила в среду?
— Нет, не брала.
— И не заглядывала в шкаф?
— Не заглядывала.
— А ты хорошо это помнишь?
— Хорошо. А что случилось? Пропал сборник?
— Нет, не пропал.
— Так в чем же дело?
Утром я отправляюсь на службу. Литература не кормит меня. Живопись и подавно. Приходится служить.
Служба меня тяготит, хотя сама по себе она не так уж дурна. Многие даже завидуют моей службе. "Нам бы такую! — говорят. — А ты все ноешь, все привередничаешь, все недоволен!" Да, согласен, служба моя не так уж плоха. И, однако, три дня в неделю, а то и четыре, а то и целых пять мне не принадлежат. В эти дни я теряю себя. В эти дни я уже не я, а некто иной, помнящий притом, что был совсем недавно мною, и оттого страдающий еще пуще.
Всякий раз, когда я приближаюсь к зданию, в котором располагается мое учреждение, когда я вижу его простой, ничего не выражающий, никого не волнующий унылый фасад, настроение мое начинает портиться. Когда же, войдя в вестибюль, я направляюсь к гардеробу, самочувствие мое становится тошнотворным.
