Из-за его широкой спины выступил коренастый мужчина в чесучовом костюме, шляпе из панамской соломки, но за штатской внешностью угадывалась военная выправка. Долгушину сразу вспомнилось плоское, гладкое, с желтыми совиными глазками лицо.
— Ах, разрешите представить, наш духовный вождь Николай Николаевич Граве, — прокудахтал доктор. — Только что прискакал из своей Гоньбы.
— Рад познакомиться. Давние соседи, а не знаем друг друга, заговорил Граве: буква «р» раскатилась в его голосе. — Что за паскудное время, добрым соседям нельзя выпить чарку наливки. — Он снял панаму и раскачивал ее в пальцах, не зная, куда деть.
Долгушин положил панаму на круглый столик, пододвинул стул.
— Что верно, то правильно! У русских есть время на уничтожение друг друга, и больше ни на что иное, — подхватил тему Долгушин. — А я вас, Николай Николаевич, все-таки помню. Мне было лет тринадцать, когда вы приезжали в Арск. Вы тогда вернулись из Парижа.
— Да, да, да! Я еще острил: пировали в Париже, опохмеляемся в Малмыже. — Граве засмеялся, и «р» снова раскатилась в его жестяном голосе.
На вятской земле помещиков жило очень мало, да и то в южных, граничащих с Казанской губернией уездах: они захватили громадные лесные участки, заливные пойменные луга. Граве слыл одним из самых богатых вятских помещиков, его лесные и пахотные земли граничили с владениями Долгушиных.
Евгения Петровна поставила на стол коньяк, наливки, фрукты, даже нарезанный ломтиками лимон.
— Остатки былой роскоши. Последний коньяк, последний лимон, все, господа, последнее!
— Воистину так! Это похоже на пир во время красной чумы. Ах, господа, — опять заахал доктор, усаживаясь на затрещавший стул. Большевики отменили все человеческие законы, подняли руку на все идеалы. Мысль зарезана, искусство растоптано, культура в развалинах. Свобода, братство, равенство заменены ненавистью, завистью, злобой. Но, как сказано в священном писании, кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила его глаза, потому что…
— Вы, Дмитрий Федорович, известный златоуст, — похвалила доктора Евгения Петровна. — Предлагаю тост за победу белых над красными…
Граве осторожно вытер платочком тонкие, необычно красные губы.
— Мы бы не нарушили первых часов вашей встречи, если бы не важные новости, Евгения Петровна. — Совиные глаза Граве остановились на Долгушиной, спрашивая — можно ли продолжать?
— У меня нет секретов от сына. Я ему уже рассказывала о «Черном орле…».
