Когда они вышли из Campo di Fiera, уже начинало темнеть. Мастер-месяц попрежнему следовал за ними, продолжая про себя восторгаться мудростью Марии-Луизы. Он немного даже позавидовал графу Нейппергу: за что этакое счастье кривому немцу? «Да, да, лучше ничего нет! Надо бы и мне скопить денег и жениться, не на герцогине, так хоть на простой, доброй и честной девушке. И детей надо иметь. Без детей человек на возрасте ни к чему. Нужно, чтоб было кому закрыть глаза», – думал он, печально-умиленно вспоминая, что у него нет ни своего угла, ни жены, ни семьи. – «А впрочем, может и это не так уж хорошо? Ну, закроют тебе глаза, экая, подумаешь, радость!… Все равно и с открытыми… Нет, все-таки лучше. Мудрая, женщина, очень мудрая. Даром говорили, что дура!»
На главной улице ламповщики зажигали фонари. Герцогиня Пармская и почетный кавалер давно уже шли не под руку. Вдали слышался гул голосов. Толпа валила к церкви св. Агнесы. Говорили, что через площадь проедет император Александр. Мария-Луиза что-то сказала графу Нейппергу. Он почтительно наклонил голову. Как раз в ту минуту, когда они вышли на площадь, на огромном портале пробежал по просмоленному шнуру огонек и во всю величину портала вспыхнула красными буквами надпись: «А Cesare Augusto Verona esultante».
Почетный кавалер, как показалось мастеру-месяцу, взглянул на герцогиню с некоторой тревогой. «Боится, как бы ей, по старой памяти, не взгрустнулось, бедняжке?» – догадался мастер-месяц. – «Или может, ревнует к Наполеону? Хотя что ж ревновать к покойнику? Ведь глупо, право, глупо. От мужа нашей августейшей государыни уже только кости и остались в мире, на св. Елене… Не ревнуй, кривой брось, ерунда! Я тебе говорю, ерунда», – увещевал мысленно почетного кавалера мастер-месяц.
Для поэзии, на бриге говорили, что разразилась страшная буря. В действительности, бури не было, но вскоре после того, как «Геркулес» вышел из генуэзской гавани, началась сильнейшая качка. На борту тоже не все обстояло благополучно, правда, больше в мелочах. Так, дощатые стойла, устроенные для пяти взятых на бриг лошадей, оказались непрочными. Испуганные качкой лошади сорвались и стали носиться по судну. Были еще другие упущения. Граф Гамба, брат Терезы Гвиччиоли, доложил Байрону, что гафельный грот не вполне исправен: ничего не поделаешь, надо вернуться в порт и все привести в порядок; работы на несколько часов, выйдем в открытое море завтра. Байрон помолчал с минуту, затем кивнул головой. – «Да, разумеется, можно вернуться»… Он был недоволен: упущения в самом начале, что же будет дальше? Однако не хотел смущать спутников. Кроме того, его забавляло серьезное, нахмуренное лицо молодого человека, который, видимо, играл в войну, щеголяя морскими словами.
