Нынешней ночью я тоже оказался на роковом ложе княжны Дзенички. Оказывается, я был ее любимым… рабом. Бесправным дворовым холопом, в чьи обязанности входило прибирать в комнатах, подкармливать певчих птиц и котов (кормежку собак доверяли более квалифицированным белым воротничкам вроде псарей, доезжачих и брзятников). А я то возомнил себя князем! Признаться, сбили с толку меховое белье и подобострастный кот Пафнутьич. А также темнота, из-за которой я так и не заметил возле кровати свои перепачканные рабские порты и драную рубаху. «Ты си смрд»[27], — честно сообщил Ракета. Я грустно улыбнулся. Любопытно: неужели все студенты превратились теперь в рабов? А кто ж тогда князья — бывшие депутаты Госдумы? Хочу разобраться, наконец, в новых российских реалиях.
— Послушайте, Ракета! — обратился я. — Вы не подскажете, какой нынче день недели?
— Полунник, — с готовностью ответил Ракета. И пояснил: щестьнадесятый травкос на длинной зоре. Празднуется второй день битвы Перкуна с Волотом и похищение Индрик-зверя. Нельзя вкушать лягушек и змей.
Ух ты! Вчера еще был понедельник, 15 июня — а сегодня уже полунник, шестнадцатый день травокоса. Сильно. Всего-то один удар колокола — и столько новых ощущений для народа. Интересно, как это было? Помнится: беру в руки веревку раскачиваю тяжелый колокольный язык. Он плывет нехотя вязко, как серебряная ложка в бочке густого меда. Колокол грузно покачивается, поводя почерневшими неровными боками (работает графический ускоритель Voodoo) — на колокольне ветрено, холодные воздушные струи нехорошо постанывают внутри колокольного свода — и ветер будто цепляет язык невидимыми когтями, стремясь отвести удар… Но я упорно тяну за веревку — ветер уж не стонет, а ревет (на самом деле, это Кинчев. wav ревет в наушниках). Ах, господи, весь хмель как рукой… Вниз смотреть страшно: колокольня старая и перекошенная: дощатый настил скользкий, на черных досках мутно белеет мелкая росяная россыпь. Внизу, под нами, движутся макушки шумящих деревьев, сквозь черную маету ветвей видно: еще ниже горбатой тварью затих мертвый колхозный трактор, рядом в кустах едва светлеет тело спящего тракториста Сереги…
«Вниз не гляди!» — орал на ухо Данила. Он взбирался первым, осторожно переступая по прогнившим ступеням босыми ногами. Не смотреть вниз… а вверх еще страшнее: в развороченной крыше колокольни иссиня-черными квадратами сквозит звездное небо — утро совсем раннее, и колокол отблескивает зеленоватой лунной плесенью. Веревка рвет кожу с ладоней, и язык ворочается как чужой — а друзья будто оцепенели. Данила вцепился в обломки перил — морда задрана кверху; Старцева словно придавило спиной к бревенчатой стене, а Мстислав и вовсе намеренно смотрит в сторону. «БИЛО ГРЕМИЩЕ ВЕЛИКО ПЕРЕГРИМИЩЕ…» — горят серебряные литые буквицы на боку, «ПЕРЕГРОМИЩЕ ГРЯДУЩЕ РАСКОЛИЩЕ…» — угрожающе поворачивается колокол, медленно наезжая краями тяжкого купола — вот-вот удар…
