– Ты хотел нас видеть, Сергей Иванович? – спросил Борисов.
Пыжиков бросил на нас задумчивый взгляд из-под очков и произнес каким-то утробным мягким голосом:
– Э-э... Как бы да... Тут как бы поступила информация о том, что вы э-э... попали в некую критическую ситуацию, и в связи с тем событийным рядом, который имеет место быть в последнее время, э-э... есть как бы необходимость придать всему этому идеологическую направленность и персонифицировать в ряд статей на тему о-о-о... Ну, в общем, я бы сформулировал ее как журналисты-расследование-свобода слова-тайны сильных мира сего...
Пыжиков сделал небольшую паузу и посмотрел в окно, чтобы сосредоточиться.
– Видите ли, я хотел бы просто пояснить вам ситуацию, чтобы вы были более адаптированы в ней, – продолжил он. – Раньше всеми подобными материалами занимался Бомберг, но в связи с такими неожиданными трагическими обстоятельствами его жизни эти вопросы перешли в мое ведение. И я, несмотря на то, что по-своему уважал Сашу, должен сказать, что мне кардинально не нравилось, что он делал. Все это было, э-э... на мой взгляд, несколько непрофессионально, ужасающе субъективно и односторонне, семантически и стилистически не выверено, и, можно сказать, граничило с лубком... Я не говорю о чем-то большем, поскольку для этого необходима уверенность, базирующаяся на-а... жесткой фактологической основе, но всего перечисленного, на мой взгляд, как бы достаточно, чтобы э-э-э... радикально перестроить работу в этом направлении...
– Сергей Иванович, – перебил его Седой, – ты можешь сказать, чего ты конкретно от нас хочешь?
– Э-э... От вас мне нужна хронология событий, происшедших с вами, – мы опубликуем ее в ближайшем же номере, но-о... мы должны изменить стилистику подачи материала в свете той новой концепции, которую я изложил и которую намерен жестко продвигать в дальнейшем.
Неожиданно мое терпение лопнуло. Не знаю почему, но этот человек производил на меня странное впечатление, сотканное из противоречивых качеств: подчеркнутой интеллигентности и одновременно дремучести и отчаянного самомнения. Кроме всего прочего, сама манера речи Пыжикова действовала на меня усыпляюще. Может быть, отчасти из-за этого я и встрял в разговор.
– Я извиняюсь, конечно, я человек новый в редакции, – признался я, – но в силу того, что я имею некое отношение к упоминавшемуся эпизоду, позволю себе высказать свое мнение.
Не знаю почему, но я заговорил в интеллигентной манере Пыжикова.
