].
Но и человек не безучастно принимает пришедшие к нему извне дары; он соучаствует в собственных родах. Преп. Симеон находит слова, выражающие эту синергию: «Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной». Или: «Человек сознательно носит в себе Бога. И, сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает… Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: «Мать Моя и братья и друзья, вот они!» [96].
О том же говорит и св. Григорий Нисский в своем толковании на Песнь Песней: когда происходит истинная встреча человеческой души (Невесты) и Христа (Жениха) — «начинается взаимное перехождение одного в другое, и Бог бывает в душе, и душа также переселяется в Бога. Невеста достигла, кажется, самого верха в надежде благ, ибо что выше сего — пребывать в самом Любимом и в себя восприять Любимого?» (Толкования на Песнь Песней, 6).
Но все же первичная, преобладающая активность в заключении Завета принадлежит Жениху — Богу. Ее острее всего переживает христианство. Евангелие не рассказывает нам притчей об овцах, внезапно нашедших своего Пастыря. Оно говорит о Пастыре, который спустился к овце. Евангелие не говорит, что закатившаяся драхма вдруг решила заблестеть поярче и тем понравиться хозяйке. Оно рассказывает о том, как хозяйка искала свое затерявшееся сокровище. «Не мы искали, но были взысканы. Сам Он приник на землю и нашел образ, и был в тех местах, где блуждала овца, поднял ее и восставил от блужданий, не переместив людей отсюда, но пребывающих на земле соделал небесными, вложил в них небесную жизнь, не возводя на небо, но небо преклонив и низведя к нам», — говорит о таинстве Спасения последний византийский богослов Николай Кавасила (О жизни во Христе. 1, 38-39). Не люди нашли способ примирения с Богом. Новый Завет возвещает, что «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор. 5.19).
Возможно, поэтому христианство являет пример открытой мистериальности, то есть сочетания мистериального культа с нарочитым использованием обыденной речи в Писании, проповеди и богословии. Бог сам открывает Себя людям — и зачем же Его прятать за искусственно-эзотерическими словами, паролями, символами? Если бы христиане, подобно Гильгамешу, сами вынули из водных глубин цветок бессмертия, то было бы естественно прибегнуть к эзотеризму и всячески охранять свое трудовое сокровище. Но оно подарено, и причем с условием, чтобы о нем поведали всему миру… Открытость христианской проповеди тесно связана с переживанием спасения как «благодати». И, напротив, любая попытка воздвигнуть на христианской почве эзотерическую башню неизбежно оказывается связанной с тем или иным вариантом безблагодатного, монологического «самоспасения» и «самосовершенствования» (что, в свою очередь, провоцирует склонность к пантеистическому самообожествлению и к отказу от персоналистического импульса Нового Завета).
