Будучи в Сиене, я подождал нарочного в Рим и к нему присоединился. Когда мы переехали Палью, мы встретили гонца, который вез известие о новом папе, каковой был папа Климент.[49] Прибыв в Рим, я стал работать в мастерской у маэстро Санти, золотых дел мастера; хотя сам он умер, но мастерскую держал один его сын. Этот не работал, а все дела по мастерской давал делать юноше, которого звали Лука Аньоло да Иези. Этот был из деревни и еще малым мальчишкой пришел работать к маэстро Санти. Ростом он был мал, но хорошо сложен. Этот юноша работал лучше, чем кто-либо из тех, кого я до той поры видал, с превеликой легкостью и с большим изяществом; работал он только крупные веши, то есть отличнейшие вазы, и тазы, и тому подобное. Начав работать в этой мастерской, я взялся сделать некои подсвечники для епископа. Саламанки, испанца. Подсвечники эти были богато отделаны, насколько требуется для такого рода работы. Один ученик Раффаэлло да Урбино, по имени Джанфранческо и по прозвищу Фатторе,[50] это был очень искусный живописец; и так как он был дружен со сказанным епископом, он ввел меня к нему в большую милость, так что у меня было множество работы от этого епископа, и я зарабатывал очень хорошо. В те времена я ходил рисовать когда в Капеллу Микеланьоло,[51] а когда в дом Агостино Киджи,[52] сиенца, в каковом доме было много прекраснейших произведений живописи руки превосходнейшего Раффаэлло да Урбино; и бывало это по праздникам, потому что в сказанном доме проживал мессер Джисмондо Киджи, брат сказанного мессера Агостино. Они очень гордились, когда видели, как юноши вроде меня приходят учиться в их дом. Жена сказанного мессера Джисмондо, видя меня часто в этом своем доме, — эта дама была мила, как только можно быть, и необычайно красива, — подойдя однажды ко мне, посмотрев мои рисунки, спросила меня, ваятель я или живописец; каковой даме я сказал, что Я золотых дел мастер. Она сказала, что я слишком хорошо рисую для золотых дел мастера, и, велев одной своей горничной принести лилию из красивейших алмазов, оправленных в золото, показав их мне, пожелала, чтобы я их ей оценил. Я их оценил в восемьсот скудо. Тогда она сказала, что я очень верно их оценил. Затем она меня спросила, возьмусь ли я хорошо их оправить; я сказал, что очень охотно, и в ее присутствии сделал небольшой рисунок; и сделал его тем лучше, что находил удовольствие беседовать с этой такой красивой и приветливой благородной дамой.
