Изучали теорию искривленного пространства-времени (теорию гравитации — ОТО) и квантовую теорию поля, думали, мечтали. С самого начала было понято, что кардинально решить проблему полета к звездам можно лишь на пути фундаментального объединения этих двух краеугольных камней современной науки. Задача эта оказалась не по силам самому Эйнштейну. Молодости, однако, не свойственно отступать перед авторитетами, пусть даже и такими.
На третьем году группа сильно поредела, но к этому времени В. Куликову удалось сформулировать основные принципы новой теории, открывающей путь к световым скоростям без кардинального недостатка реактивных методов (типа фотонных двигателей и прочего), требовавших двойной и непомерной затраты энергии: сначала на разгон, а затем на торможение. Принципы квантовой механики позволяли брать энергию на разгон корабля у физического вакуума, как бы «взаймы», с последующей «отдачей долга» при торможении.
Увы, несмотря на строгую красоту математических оснований и простоту физических принципов теории (их позднее оказалось возможным изложить вместе с формулами на уровне, доступном старшим школьникам, в романе «Узник бессмертия»), конкретные расчеты технологии оставались недоступными. Требовалась разработка принципиально нового математического аппарата, языка теории. Разработкой именно такого универсального языка, призванного объединить сложнейшую математику с практикой нашего повседневного общения, должна была заняться группа нового созыва. И новый язык появился!
Основные принципы и правила новой математики (грамматики нового языка) были сформулированы на основе логики творчества, логики парадокса, более известной в философии под именем диалектики Гегеля. Переформулированная В. Куликовым на основе математической теории симметрий, диалектическая логика легла в основу нового языка, получившего название «Диал». И вновь на стенах появились объявления. Вновь телефон звонит, не переставая…
Физики-«новобранцы» восприняли идею математического языка с энтузиазмом. Работа закипела. Предстояло небывалое: не только доказать, что создание такого «философского» языка, о котором мечтал еще Лейбниц, возможно, но и доказать это в практике общения. Нужно было показать, показать, что такой язык можно с равным успехом применять не только в математике и физике, но и в быту. Только тогда язык оказался бы простым и естественным настолько, чтобы и в самом деле облегчить задачу генерирования радикальных идей. Задачу проведения сложнейших расчетов революционных технологий. Ибо только такие технологии и нужны были создания первого звездолета.
