– Не знаю… я подумаю.
Вдруг Северина, словно испугавшись, что больше не сможет выйти отсюда, громко воскликнула:
– Во всяком случае, в пять часов мне нужно будет уходить!.. Мне нужно.
– Как пожелаете, моя милая. С двух до пяти – хорошее время. Вы будете Дневной Красавицей, а? Только придется быть пунктуальной, а то мы поссоримся. В пять часов вы будете свободны. Вас будет ждать дружок, не так ли? Или муженек…
"Или муженек… Или муженек… Или муженек…"
Это были последние слова, которые она услышала от госпожи Анаис перед тем, как внезапно покинула ее, и Северина упорно повторяла их снова и снова. Она не понимала их смысла, но они удручали ее.
Она прошла мимо колоннады Лувра, поглядела на его такой благородный фасад, простота которого на секунду принесла ей облегчение, но тотчас отвернулась в сторону: она уже не имела права смотреть на него.
В одном месте дорогу ей преградили два остановившихся трамвая. Один из них направлялся в Сен-Клу и Версаль. Северина вспомнила, как однажды, когда они с Пьером вышли из музея, он сказал ей, что любит этот маршрут, соединяющий прекрасные места обитания королей. Пьер… Пьер Леско, творец Лувра… Пьер, ее муженек… Человек, который так хорошо вписывается в безупречные дворцовые ансамбли и парковые пейзажи, так это у него жена…
Все смешалось в голове Северины: звонки трамваев, величественные сооружения, мадам Анаис, она сама. Она вслепую пересекла шоссе и, очнувшись, обнаружила, что стоит облокотившись на парапет моста, а под ней – Сена. Она немного отдышалась. Река несла свою весеннюю грязь. Внимание Северины привлек насыщенный, сомнительный цвет потока. Она постояла, потом прошла на набережную.
Открывшийся пейзаж и люди показались Северине такими незнакомыми, словно принадлежали какой-то другой жизни. Эти кучи песка, груды угля, железный лом, покрытые копотью плоские суда, по которым неуклюже перемещались молчаливые люди, эти стены, такие невообразимо высокие, такие прочные, и особенно эта вода, мутная, обильная, непроницаемая… Северина подошла ближе к реке, нагнулась, еще, еще немного, опустила в нее ладонь.
Она тут же мгновенно отдернула руку, с трудом подавив крик. Вода в заворожившем ее потоке оказалась холодной, как сама смерть. Северина только в эту минуту поняла, что она собиралась сделать, и ужаснулась: еще немного – и она тоже могла бы стать добычей реки, смешаться со всей этой плывущей по Сене грязью. Но что же такое она совершила, чтобы захотела похоронить себя в этом густом, ледяном потоке? Госпожа Анаис… разумеется, она ходила к этой женщине, разговаривала с ней. Но ведь Пьер, если бы она только рассказала ему о своем жестоком страдании и о том, какое неодолимое тягостное наваждение притащило ее на улицу Вирен, он первый – она знала его и любила его за это – пожалел бы ее. Если по справедливости, то ее не презирать нужно, не сердиться на нее – ей сострадать нужно. Северина почувствовала прилив щемящей боли от жалости к самой себе.
