– И то правда! – При упоминании красавицы Ирины Юсуповой в глазах Старца появился плотоядный блеск. – Дождусь ли? – Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. – Хорошо мне сегодня. Покойно очень. Будто заново родился.
– Чтобы вновь родиться, Григорий Ефимович, надо сначала умереть…
– Говоришь, чтоб вновь уродиться, помереть сначала надобно? Красиво сказал. И – верно. Запомню. – Распутин подался вперед. – Налей-ка мне, Феликс, мадеры. Сам знаешь, люблю ее, сладкую. – Он протянул бокал. – Лей давай!
– Пожалуй, я в другой налью! – Юсупов, стараясь унять противную дрожь в руках, потянулся за новым бокалом с ядом на дне. – Не стоит мешать вина. Аромат пропадет.
Он не сводил глаз с Распутина, пока тот не опустошил бокал. Яд снова не подействовал. "Меня убить нельзя", – обожгла мозг произнесенная сегодня Старцем фраза. – "Колдовство какое-то!" Предательская капелька пота скатилась по виску. Юсупов налил вина в свой бокал и торопливо выпил.
– Душно тут у тебя, Феликс. – Распутин расстегнул ворот рубахи. Князь приободрился:
– Что, Григорий Ефимович, слыхал я, наше техническое военное могущество возрастает, как никогда? Снарядов будто наделали невиданное количество? Готовимся в феврале-марте семнадцатого к большому наступлению?
– А… – Распутин расстроенно махнул рукой. – Война эта никчемная… Вот, мил– человек, от чего иногда все зависит! Помнишь небось, я лежал раненый в Тюмени? Ну, когда меня баба та… без носа… ножом пырнула? Подлюка та Гусева, штоб ей издохнуть, все-е от нее пошло. Помнишь, раз было тоже, начиналась хмара из-за болгарушек? Наш-то хотел их защитить, а я ему тогда и сказал, царю-то: "Ни-ни, не моги, в кашу эту не влазь, на черта тебе эти болгарушки?" Он послушался, опосля-то уж как рад был! И теперь то же было бы, ежели б не та безносая сука! Телеграмтов я им сюда, царям-то, пока больной лежал, много слал, да што бумага – подтирушка, слово живо – только одно и есть. Да… Делов много эта война настряпала и еще боле настряпает. Грех война эта, понимаешь? Смертоубийство – всегда грех незамолимый. Ты, голубочек, запомни: все делать можно, а убивать нельзя. – Распутин пристально посмотрел на князя. Юсупов, ощутив нервный озноб, поднялся.
"Ага… вскочил, как будто ему углей в штаны наложили. Ну, спрашивай, таперича, как это – все делать можно?"
– Как это, Григорий Ефимович, все делать можно? Грешить можно? – Юсупов облокотился на спинку стула.
Распутин хрипло рассмеялся:
