В стенах госпиталя, где она дежурила через день, жила боль, которая пульсировала и пыталась подчинить себе все вокруг. Ухаживая за ранеными, Ирина почти физически чувствовала ее, проскальзывающую между пальцами, хватающую за горло, заставляющую плакать и кричать этих несчастных людей, измотанных фронтовой жизнью. Они жили с этой болью и умирали с ней, но боль не уходила с ними, а словно замирала, поджидая новую жертву. И к этому невозможно было привыкнуть.
Сегодня в госпитальных палатах было непривычно тихо. На стене мерно стучали старые больничные ходики. Хотелось спать. Подперев голову руками, Ирина пыталась читать, с трудом заставляя себя сосредоточиться. "Львица окольным путем учит своих детенышей: она их отталкивает, но они возвращаются, исполненные сил". "Россия тоже, как львица, отталкивает своих детенышей. Если бы только все они возвращались исполненными сил!" – подумала она.
– Сестрица… – донеслось из послеоперационной палаты. Торопливо убрав в ящик стола тоненькую книгу, взятую в Москве у Порфирия, Ирина быстро подошла к лежащему на койке у окна изможденному сероглазому парню с тяжелым ранением в живот и наклонилась к нему:
– Я здесь. Все хорошо.
– Пить… пить… – проговорил он, с трудом разомкнув спекшиеся губы.
– Нельзя. Доктор не разрешил.
Подойдя к столику, она налила немного воды в стакан и промокнула ему губы влажной марлей.
– Ирочка, дочка…
Пожилой мужчина на соседней койке попытался слегка приподняться. Она поправила сползшую простыню в застиранных желтых разводах – следах крови тех, кто побывал здесь до него.
– Дочка! Дюже нога у меня болит. Мочи терпеть нетути. Христом Богом прошу, еще разок уколи. – По его лицу, замирая на рыжих усах, бежали слезы. Солдат мучился фантомными болями в левой ноге, которую ампутировали три дня назад. Сегодня укол был ему уже не положен…
Бесшумно обходя палату и всматриваясь в лица лежащих на койках солдат, Ирина чувствовала, что нужна им не только как сестра милосердия, облегчающая страдания, – они смотрели на нее как на надежду, приходящую из другого, нормального мира – оттуда, где течет обычная человеческая жизнь, где нет крови и мучений. За месяц работы в госпитале она уже почти безошибочно научилась определять, кто из раненых выживет, а кто нет. Независимо от тяжести ранения. Те, кто хотел жить, старались говорить, просили выслушать их. И она садилась рядом и слушала. Каждым словом, произнесенным вслух, эти люди цеплялись за шершавую кору жизни, как дикий виноград. Умирали те, кто молчал. Они дочитывали книгу своей жизни в одиночестве.
