– Я тоже так думаю, – сказал Амброзяк. – Мне кажется, я знаю, почему в тросточке спрятан русский штык. Это связано с убийством жандарма Федоренко.
– Я читал об этой истории, – прервал сержанта Генрик и начал сыпать вопросами – А Кохер? Что Кохер сделал с тросточкой? В чьи руки попала она от него?
– Не знаю, этого я установить не пытался. И вообще сомнительно, чтобы удалось раздобыть еще какие-нибудь сведения. Да, еще одна вещь, – вспомнил он. – Настоящая фамилия Очко – Иосиф Можек. Сначала он был известен преступному миру как Иосиф, а потом получил кличку Очко, так как он лишился левого глаза.
Генрик поблагодарил Амброзяка за информацию, положил трубку и подошел к книжному шкафу. В одной из книжек о Лодзи он нашел исторический очерк «Смерть жандарма Федоренко».
«Кто знает, – подумал он, – не тут ли кроется след, который приведет меня к выяснению судьбы трости и поможет распутать загадочное дело Бутылло. Разве не бывает так, что некоторые современные события берут свое начало в далеком прошлом?» Он прочел следующее: «2 мая 1892 года в Лодзи вспыхнула всеобщая забастовка. Перепуганные фабриканты и представители царской власти решили ввести в город воинские части и отвлечь внимание рабочих от забастовки. Так началась печальная история с жандармом Федоренко».
Смерть жандарма Федоренко
Жандарм Федоренко вышел из приемной губернатора Миллера с самыми радужными надеждами. Мысленно он уже видел себя начальником жандармского управления: самое меньшее – обержандармом и георгиевским кавалером.
Дело, которое ему доверили, было нетрудным. Более того, оно было бы чрезвычайно легким, если бы не прирожденная трусость Федоренко. Чтобы выполнить это поручение, надо было ночью одному отправиться в зловещую темноту переулков Балуты – квартала притонов и бандитских «малин». А Федоренко дорожил своей жизнью. Особенно теперь, когда фортуна ему улыбнулась. Томимый тяжелыми предчувствиями, Федоренко снял мундир и надел цивильный костюм, более приличествующий секретному характеру его миссии.
Часы на невысокой башне ратуши пробили десять, когда Федоренко миновал Новый рынок и направился в сторону Старого города.
Там уже господствовал полумрак. Редкие газовые фонари тускло освещали прямоугольник Старого рынка, окруженный трех– и четырехэтажными домами. Мрак скрывал безобразие трущоб. Прохожие встречались редко. Сквозь грязные окна хибарок Федоренко мог видеть пейсатых евреев в ермолках, склонившихся над ткацкими станками. Другие сапожничали, сгорбившись на своих табуретках. Кровати, в которых спали целыми семьями, горы грязных мисок на столах, грязь, отбросы – всю нищету еврейского квартала. Из дверей тянуло чесноком, жареным луком, рыбой. По укромным уголкам, в темных нишах и подворотнях, шевелились тени. Тишину нарушал нервный шепот и резкий женский смех. От фонаря к фонарю брели в обнимку пьяные. Еле ворочая языком, они пытались петь, ругались, проклинали все на свете.
