«Оживление» приводит к персонификации, как в сказках Андерсена.
Блюдце. Дайте только ребенку волю, и он превратит вам его во что угодно. В автомобиль, в самолет. Зачем ему это запрещать? Что за беда, если блюдце иной раз и разобьется? Лучше давайте активизируем игру — ведь мы-то с вами видим дальше…
Блюдце летает. Летает в гости к бабушке, к тете, на завод к папе… Что оно должно им сказать? Что они ему ответят? Мы, взрослые, встаем, помогаем (рукой) «полету» блюдца по комнате: вот оно направляется к окну, через дверь — в другую комнату, возвращается с конфетой или с каким-нибудь другим немудреным сюрпризиком…
Блюдце — самолет, а чайная ложка — летчик. Вот оно облетает лампу, как планета — солнце. «Совершает кругосветное путешествие», — подскажете вы малышу.
Блюдце — черепаха… Или улитка. Чашка — это улиткина раковина. (Чашку оставим в распоряжение читателя, пусть поупражняется с ней сам.)
Сахар. Напомнив свои «исходные данные» («белый», «сладкий», «как песок»), сахар перед нашим воображением открывает три пути: один определяется «цветом», второй «вкусом», третий «формой». Когда я писал слово «сладкий», я подумал: а что бы случилось, если бы сахара вдруг вовсе не стало на свете?
Все, что было сладким, ни с того ни с сего стало горьким. Бабушка пила кофе: он оказался до того горьким, что она подумала, уж не положила ли по ошибке вместо сахара перцу. Горький мир. По вине злого волшебника! Горький волшебник… (Дарю этого героя первому, кто поднимет руку.)
Исчезновение сахара дает мне возможность вставить сюда, не беря в скобки, дабы он приобрел должное значение, разговор об одной операции, которую я назову «фантастическим вычитанием». Она заключается в том, чтобы постепенно изымать все, что существует на свете. Исчезает солнце, оно больше не восходит: в мире воцаряется тьма… Исчезают деньги: столпотворение на бирже… Исчезает бумага маслины, так надежно упакованные, рассыпались по земле… Изымая один предмет за другим, мы оказываемся в пустоте, в мире, где ничего нет…
Жил-был однажды человечек из ничего, шел он по дороге из ничего, которая вела в никуда. Повстречал кота из ничего с усами из ничего, с хвостом из ничего и с когтями из ничего…
Я уже однажды эту историю излагал. Полезна ли она? Думаю, что да. «Игрой в ничего» дети занимаются сами, зажмурившись. Она учит видеть вещи «во плоти», учит отличать видимость от реального факта существования предмета. Стол с того самого момента, как, посмотрев на него, я говорю: «Стола больше нет», приобретает особое значение. Смотришь на него другими глазами, будто видишь впервые, — не для того, чтобы разглядеть, как он сделан, ты это уже знаешь, а просто для того, чтобы удостовериться, что он «есть», что он «существует».
