Поражение, которое поставило под угрозу дальнейшее существование габсбургской империи, стоило руководителю внешней политики графу Иоганну Филиппу Штадиону его министерского портфеля – это понятно. Не совсем понятно, почему он достался именно тому его сотруднику, который принимал столь значительное участие в крушении. Как считает Србик, то, что “гибкий человек” подходил императору Францу больше, чем “упрямый и часто неудобный Штадион”, наверняка правильно, однако решающим для этого назначения было нечто другое: в часы всеобщего уныния и растерянности, после поражения австрийцев под Ваграмом, которое бывший посол пережил вместе со своим императором, в исторический момент, когда речь шла о войне и мире и тем самым – о судьбах монархии, Меттерних впервые проявил, если не величие, то железные нервы, ясность ума и выдающуюся способность оценки ситуации и принятия соответствующего моменту решения. Не поддаваясь мужеству отчаяния Штадиона и интеллигентским страхам своего друга Генца, имея свое мнение в отличие от императора Иосифа, и не поддаваясь страстно-героическим порывам как императрица Людовика, отстраняясь от партии войны, но также и от “мира любой ценой”, он нашел и показал путь к спасению: “терпимый мир” без капитуляции. Лишь это испытание, к которому удачно добавилось то, что победитель Наполеон соблюдал меру, было решающим для назначения министра иностранных дел в октябре. Пусть непрямо, но Наполеон помог своему великому противнику занять позицию, с которой последний мог повлиять на его судьбу. Но когда мы назвали эту главу “Главная встреча”, то имели в виду ее обоюдное судьбоносное значение. Насколько это осознавали участники встречи, остается под вопросом; достаточно того, что это понимаем мы. С точки зрения французского императора Меттерних парижских лет был умным, тонко чувствующим нюансы дипломатом, в какой-то степени живым промежуточным пунктом для него, властителя Европы, в вопросах обмена информацией и финансирования Вены; и для первого, и для второго Меттерних был только “транзитом”, только рецептором или распределителем, а не инициатором. Неважно, какой оценки заслуживает его активное участие в политической жизни в период его бытности послом, – главным было то, что он никоим образом не мог повлиять на решения Наполеона и французского правительства, что он оказался в изоляции и, когда началась война, так же незаметно отбыл с Сены, как три года назад туда прибыл. Наполеон мог видеть в австрийском посланнике второстепенную фигуру большой политики; в 1813 году на тех знаменитых переговорах в Дрездене все было иначе. Теперь перед ним стоял авторитетный государственный деятель державы, вступление которой в войну могло иметь решающее значение. Запись разговора, который состоялся 26 июня во дворце Марколини, передана Меттернихом в “Архив”; независимо от необходимых сокращений, которые были проведены, она заслуживает величайшего внимания.
