Само собой, окружающие прочили ей консерваторию и карьеру профессиональной пианистки, как вдруг она, вопреки всем ожиданиям, без сожаления забросила фортепиано и поступила в художественный институт. А там стала изучать дизайн и окраску кимоно. Для нее это была совершенно незнакомая сфера, но ее выручала интуиция, впитанная с детства — ведь она росла, окруженная старинной одеждой. И в этой области она обнаружила талант, и здесь ее заметили. Короче говоря, за что бы она ни бралась, у нее все получалось как-то лучше, чем у остальных. Лыжи, плавание, парусный спорт — везде она была на высоте.
И по этой причине никто вокруг не мог ткнуть пальцем и сказать: вот здесь у нее слабое место. Ее нетерпимость объясняли артистическим темпераментом, а истерические наклонности списывали на повышенную сенсибильность. Так она стала в компании королевой. Жила в Нэдзу, в стильном многоквартирном доме, где ее отец в порядке борьбы с налогами снимал четырехкомнатную квартиру, якобы для работы. Когда случалось настроение, молотила по фортепьяно; а шкаф был битком набит новыми нарядами. Стоило ей хлопнуть в ладоши (выражаясь фигурально, конечно), как несколько любезных поклонников оказывались рядом, чтобы помочь. Многие верили, что в будущем она добьется изрядных успехов в своей специальности. Тогда казалось, что не существует решительно ничего, что могло бы помешать ее движению вперед. «Тогда» — это примерно в семидесятом или семьдесят первом году.
Один раз, при странных обстоятельствах, я ее обнимал. Это не значит, что я занимался с ней сексом — просто физически обнимал, не более. Дело было так: мы напились и спали вповалку, а потом оказалось, что она как раз возле меня. Ситуация самая обычная. Однако даже сейчас я помню все на удивление отчетливо.
Я проснулся в три часа ночи и вдруг увидел, что она лежит со мной под одним одеялом и сладко посапывает. Было начало июня, самый сезон для спанья вповалку — но, поскольку за неимением матрацев мы улеглись прямо на татами, то все суставы теперь ныли, несмотря на молодость. К тому же моя левая рука была у нее вместо подушки — я не мог ей даже пошевелить. Жутко, безумно хотелось пить, но скинуть ее голову с руки не было никакой возможности. Тихонько обнять ее за шею, приподнять голову и высвободить руку тоже никакой возможности не было. В самый разгар этой операции она могла бы проснуться и истолковать мои действия совершенно неверно — разве смог бы я такое вынести?
