– Что это он?
– Да.
Хенрик вздохнул. «Один, один, – подумал он. – Хоть раз я на что-то пригодился». Его молчание она приняла за смущение, потому что шепнула, блуждая губами по его лицу:
– Но ты мне действительно нравишься.
– Потому что я – это он?
– Теперь уже нет. Теперь уже потому, что ты – это ты.
Она прижалась к нему разгоряченная. Когда она осыпала его поцелуями, он спросил:
– А теперь ты с ним или со мной?
– С тобой, Хенрик, с тобой.
– И я с тобой, – сказал он.
Было по-прежнему темно, и лица женщины он не видел. Но слышал ее голос, это был голос Янки, мелодичный и полный нежности, хрипловатый голос, слышал в темноте свое имя. «Хенрик, Хенрик», – повторяла она имя, которое знала всего несколько часов.
В парке на скамейке, под гигантскими деревьями, которые из кустов терна превратились в надвислянские тополя, в парке, нет, не в парке, не на скамейке, это мог быть какой-то зал, застенки гестапо, но почему без стен, почему сад, кроны деревьев, плывущие, как ручьи, и все-таки ночь, но скамейки не было, а эта женщина не сидела, она стояла, сгорбившись, под деревом, надвислянским тополем. Мать. Это была его мать. «Хенрик, я принесла тебе одежду, примерь». Он схватил, смутившись, помятые брюки, женщина сидела на скамейке, это была Анна. «Переодевайся, – сказала она, – не глупи». «Пришла», – шепнул он, протянул руки, прикоснулся к ее телу, оно было желеобразной теплой массой, проскользнуло между пальцами. «Мне не везет». Услышал лай собак. «За мной погоня, Анна, убегай!» – закричал он в темноту. Пес зарычал, ощерился. Хенрик увидел налитые кровью глаза. «Где я его видел? А, он допрашивал меня в гестапо!» Пес зарычал, Хенрик отскочил, бросился наутек, вся свора с лаем за ним, со всех сторон его окружили собаки, у них были человеческие лица, они лаяли человеческими голосами. Он бежал легко, почти не касаясь земли, несся над путями, поднимался над крышами, мимо лесов и лугов, на которые ложился туман. «Это не сон, – подумал он, – во сне так легко не бегают, это не сон, просто я в необыкновенной форме и побил все рекорды». Внезапно небо прояснилось. Он потерял под ногами почву, начал падать в голубую бездонную пропасть, полную звериных голосов. Голубизна порыжела, бездна сгустилась, и Хенрик почувствовал, что ноги вязнут в трясине. Погоня приближалась, а он по грудь сидел в болоте, слышал чмоканье тонущих, бульканье пузырьков воздуха, липкие ветви хлестали его по лицу, смрад и гниль. «Это не сон, увы, это не сон, я побил рекорд мира, но никто об этом не узнает». В темноте издалека блестели одноглазые огни человеческих жилищ. «Позову на помощь». Грязь наполняла рот. Собаки ворчали над ухом. «Вот видишь? – кричали собаки. – Вот видишь?» Кто-то схватил его за плечо и вытащил из трясины. Он висел, распятый на свастике, было не больно. «Удивительно, а я так боялся. Чего, собственно? Этот зуд в ладонях– это электрические провода». Собака с налитым кровью глазом зарычала. «Умру, – понял Хенрик. – Опять умру». Вспышки и треск, луна взорвалась и упала на глаза, иголки пронзили тело. Он падал на землю, падал долго. «Сейчас наступит смерть, – думал он, падая, – наступит, как только я коснусь земли. Коснулся – теперь смерть, теперь уже ничего нет, – подумал он. – Я умер, и ничего нет, значит, это смерть, совсем не страшно».
