Владимир Мономах | страница 25
Германские послы уехали ни с чем, Русь не выступила против короля Белы.
И еще другие соседи - лукавьте и упорные греки стараются втянуть Русь в борьбу с папой римским.
Еще в 1054 году, через шесть месяцев после смерти великого князя Ярослава, в Константинополь явились ло-гаты паны во главе с кардиналом Гумбертом и положили иа алтарь константинопольского храма святой Софии отлу-чителытую грамоту. Отныне иапа проклинал византийских отступников, которые пе только отошли от истинных канонов веры и погрязли во всевозможных ересях, но и перестали признавать церковное главенство его, папы римского.
В ответ в том же храме Софии была возглашена анафема папским легатам. Раскол западной и восточной церкви, который давно ун-те подготавливался всеми делами и константинопольского патриархата, поддержанного императорской властью, и римского понтификата, отныне состоялся окончательно.
И теперь на Руст, зачастили посланцы из Византии с просьбой поддержать патриархат п битве с папой, а из Рима тпли увещевания на Русь, просьбы присоединиться в борьбе с отступниками от истинного лона христианской церкви.
Пока был жив Илларион, русская церковь с прохладой смотрела на эту распрю папы и патриарха, но теперь Илларион мертв, а новый митрополит Ефрем-грек, выходец из Константинополя, с утра до вечера печется об интересах" патриархата. Но вправду говорят, что духовные
пастыри лишь пасут христово стадо, а само оно принадлежит не им, а мирской власти. Изяслав с братьями давно ркшил не вступать в борьбу церквей и, если можно, пользуясь этой распрей, еще более возвысить силу и неза-иисимоетъ киевской митрополии. А грек? Ну что ж, грек пускай говорит что хочет. Давний союз с Константинополем эти разговоры лишь укрепляют, а все остальные дела решаются не в киевской Софии, а в великокняжеском дворце.
Мономах слушал боярина и вспоминал, что мать-византийка тоже говорила ему об истинности греческой веры и неправедности веры римской. Обо всем остальном она молчала, видимо, считала сына еще несмышленым. И только теперь, после рассказа Гордяты, Владимир стал понимать, что мать давно и упорно возбуждала в нем не-, пависть к латинянам.
Прошли праздники, торжественные стояния в Софии, пиры, охоты, и Всеволод с семьей стал собираться обратно в Переяславль.
Перед отъездом князь отправился к святым угодникам Антонию и Феодосию помолиться, очиститься душой, выслушать их мудрые речи. Сыну он сказал: «Поедешь со мной, посмотришь, как жикут и мыслят люди, ушедшие от. суеты мирской и посвятившие себя богу».