В начавшуюся стужу, по лесному бездорожью, отогреваясь в небольших селениях, а то и прямо около костров, смоленская дружина совместно со степняками двинулась на Одреск.
Пожалуй, до сих пор не было у Владимира такого трудного похода. И он уже понимал, что все связанное с полоцким князем будет трудным, опасным и дая?е страшным делом.
Половцы были полезны на хорошей дороге, в чистом поле, они быстро рыскали по окрестным местам, приносили верные вести о том, где проходила полоцкая дружина, добывали еству не только для себя, но и для русской дружины. Мономах уже не спрашивал, какой ценой. В лесу же, в глубоких снегах, степняки переставали подчиняться Владимиру, забивались по избам, и даже когда Моиомаховой дружине приходилось браться за оружие, половцы отсиживались вдалеке, ие желая изматывать ни себя, ни коней.
В Одреск союзники ворвались одновременно, и снова там было пусто - Всеслав будто сквозь землю провалился.
Городок по обычаю сожгли и разграбили. Половцы усердствовали при этом особенно: война с полоцким княжеством кончалась, союзники прошли его вдоль и поперек, и Одреск был последним селением, где еще можно было поживиться. Тащили в обоз все, что попадалось под руку, и снова вопли горожан раздирали воинам
Кончался январь. Смоленская дружина шла к своему
стольному городу, половцы спешили на юг. На развилке
дорог Владимир и половецкий хан махнули друг другу
руками. Сначала в путь двинулся огромный половецкий
обоз, полный всякого добра, русских пленников, предна
значенных для продажи на невольничьих рынках юга,
следом двинулась конница, и вскоре в той стороне, куда
ушли половцы, лишь оставалось быстро тающее метель
ное пятно.
Позднее, па исходе лет, вспоминая свою жизнь, Владимир вызвал из памяти этот страшный поход в союзе с извечными врагами Руси, эти страшные мгновения, когда руссы смотрели, как степняки угоняли в полон, в неволю их соплеменников, и записал в своем «Поучении»: «…а на другую зиму со Святополком под Полоцк, и выжгли Полоцк, он пошел к Новгороду, а я с половцами на Одреск войною, и в Чернигов».
…В Чернигов, к отцу, к жене, которую Всеволод перевез в свой теперь город, к сыну Мстиславу, к двоюродному брату, милому другу Олегу Святославичу, с которым они хватили столько лиха в дальних землях Польши и Чехии.
Владимир едва взглянул на Смоленск и в тот же день уже в санном возке мчался на юг. Перед глазами за оконцами мелькали утонувшие в снегах смоленские деревни с торчащими над ними синими столбами печных дымов, черные стены леса, плотно окружавшие белое полотно накатанной полозьями дороги, а между лесами, в открытых полях - воткнутые в бледное небо острые головки деревянных церквушек далеких городков. Возок плавно покачивался на быстром лошадином ходу, сзади и спереди глухо били копытами в снег кони сторожевой дружины. Все было ладно и прочно и в этих мелькающих мимо картинах, и в ровном лошадином беге, и в падежном гуле скачущих всадников.
