Место Академии не в городе, но в стране, на веселом месте угодное, где несть народного шума, ниже частой оказии, которая обычно мешает учению и находит на очи, что похищает мысли молодых человеков и прилежать к учению не попускает».
{19}
Все осуществилось по букве этой программы. Феофан озаботился даже о том, как устраивать спальни для студентов, какой должен быть порядок в кельях, каким должен быть сад, где они будут гулять и как часто у них могут быть свидания с родственниками.
Он планировал духовные школы как закрытые учебные заведения, с тем чтобы они действительно воспитывали человека. И мы знаем, что хотя и не сразу, но программа эта была реализована: в 1814 году Духовная Академия была переведена из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру.
Не нужно думать, что как только в 1721 году регламент был опубликован, так сразу же все изменилось к лучшему. Должно было смениться несколько поколений и иерархов, и пастырей, прежде чем желание народа учиться стало более или менее нормой.
Изучая историю духовного образования XIX века, мы увидим, что это был поразительный период в истории России. Конечно, не стоит думать, что все было идеально. Если четыре академии действительно были учебными заведениями высочайшего уровня и в них работали великие русские ученые — филологи, историки и богословы, чьи труды не потеряли своего значения и по сей день, то в семинариях бывало разное. В некоторые семинариях был низкий уровень преподавания, там процветало и начетничество, и схоластика. Недаром Достоевский однажды пророчески сказал, что он знает, кто главный враг России: семинарист. Сталин, как известно — недоучившийся семинарист; Микоян тоже пытался там учиться. Чернышевский и Добролюбов прямо вышли с семинарской скамьи.
С другой стороны, семинаристом был Ключевский. Отец Соловьева был законоучителем в Коммерческом училище на Остоженке. Таким образом, духовная среда после того, как она прошла обработку в академиях и семинариях, стала давать совершенно иной тип людей. Вся русская медицина и светская наука была сделана в основном детьми священников. Поэтому, оценивая Духовный регламент, духовную реформу в этом смысле, вряд ли можно найти здесь что-либо плохое. Наоборот: мы видим удивительные последствия этой реформы. Поэтому реформу Петра надо попытаться понять во всей ее противоречивости.
Совершенно очевидно, что присяга, которую должны были давать члены Духовной коллегии, а потом Синода, — это нечто совершенно неприемлемое. С другой стороны, Петр совершенно откровенно говорил о том, что Коллегия и Сенат — это хоть какая-то соборность. Соборы на Руси можно все пересчитать по пальцам одной руки, и собирались они отнюдь не регулярно. Таким образом, каноничность церковной жизни до этого периода не совсем очевидна.
