– Ан приключилось что, Федя? – спросил встревоженный Василий.
– Кажись, ничего нет,– ответил дворецкий,– и пошто тебя князь звал, мне не ведомо.
– А здрав ли родитель?
– Сам знаешь, княжич, какое теперь его здоровье. А хуже ему будто не стало.
Не задавая больше вопросов, Василий направился в опочивальню отца. Пантелеймон Мстиславич сидел в своем кресле, возле стола, на котором горело, в серебряном свечнике, несколько толстых восковых свечей. Возле окна, позевывая, сидел на лавке постельничий Тишка.
Перекрестившись на божницу, Василий в пояс поклонился отцу и спросил:
Ты звал меня, батюшка?
– Садись,– не отвечая на его вопрос, сказал князь, указывая глазами на лавку, которая стояла по другую сторону стола,– разговор у нас будет долгий… Тишка, выйди отсель, да сюда никого не пускать, покуда сам не позову.
Василий сел на указанное ему место и взглянул на отца. За последнее время князь заметно постарел. Борода его и длинные, еще густые волосы были совершенно белы, а на лице появилось несколько новых морщин. Но глаза были ясны и глядели на сына твердо и сосредоточенно.
– Настала пора говорить нам о главном,– медленно начал он.– Видно, близок мой час. Смерть, чаю, придет внезапно, а еще того раньше, может, снова отнимется мой язык. Потому и призвал тебя, чтобы наставить на княжение, поколе есть еще время…
– Полно, батюшка, что это ты? Бог даст, поживешь еще немало годов…– начал было Василий, но старик сурово оборвал его:
– Помолчи и слушай! Не баба я, чтобы меня байками утешать! Смерти не страшусь и готов предстать перед престолом Господним, ибо совесть моя чиста. А ты готовься ко кяжению и верши его так, чтобы в смертный час свой також о себе мог сказать.
Пантелеймон Мстиславич помолчал минуту и затем продолжал:
Ты уже не отрок, а зрелый муж. Править государем можешь, да и навык к тому имеешь немалый. Но все же многому надобно тебе еще научиться и во многом себя обуздать. Допрежь всего, ты больно скор да горяч, а княжеством управлять – то не за зайцами гоняться. Многие твои думки знаю и вот что тебе скажу: прежде нежели в чем ломать старину, сколь бы худою она ни казалась, – сто раз прикинь так и эдак,– что из того произойти может? Помни твердо: По сарине будешь править – проживешь спокойно и люди тебя поддержат. Порушишь старину – наживешь ворогов множество и может дело так обернуться, что и другим добра не содеешь, да и сам пропадешь.
– Теперь другое,– продолжкал он после небольшой паузы: – с боярами ты очень уж крут. Спору нет, потачки имдавать нельзя. Будешь слаб, – всю твою власть приберут к себе и учнут лихоимствовать да народ кабалить. В прежние времена были они князю первые помощники, ну, а теперь зажирели и много о себе понимать стали. Сильный князь ныне им никак не с руки. Однако ломать их надобно с умом и не до конца. С умом, ибо они сильны и пойдут на все: вспомни хотя бы князя суздальского, Андрея Юрьевича, ими убиенного… Почему до конца ломать их не след, о том речь будет впереди. Княжеской власти потребна опора, и ведаю я, что опорой власти своей мыслишь ты сделать боярских детей. На твой век оно, может, и не плохо. Но ежели о грядущем помыслить, то все это к тому же и вернется: наберут иные дети боярские богатства и силы, а там и за властью потянутся.
