– Да, святой отец. Вы умеете устраивать свои жилища, жить чище, красивее и удобней, чем живут другие народ: которые я видел.
– Ну, жилища что! Тебе, как воину, наши но стены да башни, надо быть, куда любопытнее было видеть.
– Это правда, аксакал,– ответил Карач-мурза, непроизвольно называя святителя так, как обычно называли его татары, – мне бы хотелось их обсмотреть. Но я к ним близко подъезжал и даже почти не глядел в их сторону.
– Почто так? – удивился митрополит.
– Потому что, если великий хан станет меня расспрашивать об этих укреплениях, я должен говорить ему правду, и я скажу: я видел их только издали и потому не могу судить ни о толщине, ни о высоте московских стен, ни о том, с каков стороны их лучше брать.
– Вот ты какой! Хотя и татарин, а Русь тебе, видать, тоже чем-то мила?
– Я воин, а не лазутчик, святой отец,– уклончиво ответил Карач-мурза.
– Ну, ну, пусть будет так… А скажи мне, князь, почто И тебя бунчук о трех хвостах? Ты не родич ли будешь великому хану?
– Великому хану Азизу-ходже, да продлит Аллах его драгоценные дни, моя мать доводится двоюродной сестрой
– Так… Стало быть, ты и великому хану близок, Руси нашей будто зла не хочешь?
– Ты сказал истину, почтенный старец.
– А ныне утром мне подумалось иное…
– Почему, аксакал? Разве я сказал что-нибудь против Руси?
– Прямо не сказал… Но ты хочешь, чтобы мы от себя отпустили безоговорно злейшего ворога Руси, князя Михайла Тверского.
– Такова священная воля великого хана,– сразу насторожившись, ответил Карач-мурза,– и ежели вы не хотите себе беды, она должна быть исполнена.
– Исполнить-то ее, вестимо, надо. Но исполнить можно по– разному, и это уже в твоей, а не в ханской воле.
– Мой слабый ум не в состоянии проникнуть в глубину твоей мудрой мысли, святой отец.
– Мы бы князя Михаилу Александровича и сами давно отпустили с Богом, ежели бы он Дмитрею Ивановичу крест поцеловал.
– А зачем целовать? От великого хана ему на то повеления не было.
– Повеления не было, но и запрету не было. А меж тем от того крестоцелования и хану была бы немалая польза. И потому, ежели впрямь ты Руси добра желаешь,– мог бы ты князя Михаилу в том убедить либо даже его понудить…
– Ты москвич, аксакал, и потому думаешь, что хотеть добра Руси – это значит хотеть его Московскому князю. А мне Тверь такая же Русь, как и Москва!
– Видать, не знаешь ты здешних делов, княже. Москва о всей Руси, как мать родная, печется и ее воедино крепит, аки свою семью. А Тверской князь о себе лишь мыслит и на нас наводит литовское войско. Ну, сам ты скажи: что великий хан на том выгадает, ежели пособит Михаиле? Только то, что литовский князь Ольгерд у него еще и новых данников отымет, на придачу к тем, коих уже отнял! А Москва не одну лишь свою выгоду блюдет, но такоже и ханову.
