- Ну, как там у тебя, Андрей Семеныч, дела? - спросил его Заборщиков.- Идет рыба?
- Мало.- Чунин помолчал, словно набираясь сил, и - как отрубил:- Ты мне вот что, Александр Иванович, скажи: завезут к нам керосин или нет? С собой таскаем, кто из села идет. И к тебе, Евстолия Васильевна, вопрос: почему кино не крутят? Два раза показали, а теперь механик отказывается.
- Разберусь,- пообещала Гурьева.- А как косят мужики?
- Что, косят? Накосили почти план. Оселков нет...
- Я звонил уже в район, обещают прислать,- несколько торопливо проговорил Заборщиков, словно чувствуя за собой вину.- Да вот Кожин говорит, что в сельпо еще два ящика стоят. Почему не берете?
- А что их брать? Сыпятся они, не держат. У нас тоже ящик стоит, да хоть не бери...
- Позвоню еще, напомню...
- И дай команду, чтобы на Колониху хлеб возили. А то стыд - у попутных одалживаем или своих посылать приходится...
Я слушал этот разговор и думал, что в нашей городской московской жизни с ее налаженной службой быта, которой все мы недовольны, с ее многочисленными магазинами, в общем-то бесперебойным снабжением, с почти круглосуточной работой транспорта, множеством всего остального, что образует и поддерживает четкий пульс города, нам и в голову не может прийти, от каких "мелочей", казалось бы и внимания не заслуживающих, не то что разговора, зависит жизнь и работа колхозника, если и разгибающего когда спину, то потому лишь, что она готова переломиться от ежедневной, ежеминутной работы. Нет керосина - нет света в избах; нет оселков - все, встал покос, когда каждая минута на счету: не дай бог, вывернет погода на дождь, и все труды прахом пойдут! Нет хлеба - на рыбе одной долго не протянешь...
- А газеты носят? - поинтересовалась Гурьева.
- Это каждый день приносят, не обижаемся. И радио у всех есть, обеспечили приемниками рыбаков.- Он снова помолчал и уже не требовательно, а с каким-то глубоким, словно давно затаенным укором прибавил: - А на Устье вчера опять только первым сортом семгу приняли...
- Это почему же? - забеспокоился председатель, и по его беспокойству, по тому, как напряглась мгновенно Гурьева, я понял, что вот это-то и привело сюда Чунина, поскольку было для всех самым важным.
Чунин помолчал, рассматривая то ли пол, то ли свои сапоги, и все так же, не поднимая глаз, произнес:
- Током бьем. Говорят, портится она от этого, кровоизлияния у нее в брюхе происходят. Вот мужики и не рады, что ток поставили!
