Элайзабел стояла на превращенной в огород плоской крыше бывшей аптеки и смотрела на просыпающийся город. Она облокотилась на каменные перила ограды, которые доходили ей до груди, и задумчиво запустила пальцы в свои пышные светлые волосы. Позади нее выстроились ряды маленьких теплиц, под стеклянными крышами которых виднелась увядшая картофельная и морковная ботва.
Она почувствовала его приближение, хотя он и двигался совершенно бесшумно, и когда он, миновав ступени, очутился на крыше, сделала вид, что полностью поглощена созерцанием окружающего ландшафта.
— Мисс Элайзабел!
— Доброе утро, Таниэль, — сказала она, поворачиваясь к нему.
Охотник выглядел немного заспанным, волосы его пребывали в беспорядке, зато, как девушка тотчас же про себя отметила, белки глаз стали почти как прежде, обезображивавшая их сетка лопнувших капилляров мало-помалу исчезала.
— Вы, должно быть, очень утомились, — сказал он, чуть помявшись от неловкости.
— Да, после той встречи мне было о чем подумать. Но сонливость с меня почему-то как рукой сняло. Вам нелегко пришлось минувшим вечером. Выспались?
— Я вообще сплю мало и плохо, — нехотя признался Таниэль. — Столько всякой нечисти приходится видеть, это знаете, действует на нервы. — После небольшой паузы он несмело спросил: — Не возражаете, если я постою здесь с вами немного?
— Буду очень рада вашей компании.
Некоторое время они молча стояли, любуясь панорамой города.
— Я ничего не чувствую, — сказала наконец Элайзабел.
— Это может оказаться предвестием скорби, — вздохнул Таниэль.
— Нет. — Она помотала головой. — Ничего подобного! Я ненавидела своих родителей. Только мои служанки и наставницы были людьми из плоти и крови. А мать и отца я всегда воспринимала как каких-то сказочных великанов. От которых надо было держаться подальше, чтоб не растоптали. Я, наверное, кажусь вам бесчувственной и неблагодарной, Таниэль? Так и скажите, я не обижусь.
— Любовь легко переходит в ненависть, — мягко возразил Таниэль. — Вам не в чем себя винить. Полагаю, во всем были виноваты ваши родители.
— Выходит, у меня есть особняк, — задумчиво проговорила Элайзабел. — Деньги. Мне следует быть благодарной родителям хотя бы за это, если только Братство не завладело всем имуществом. — Она умолкла, собираясь с мыслями, и горячо продолжила: — Но что еще у меня есть? Я не помню своих друзей, ни одного человека, которого я любила бы. И знаете, что меня пугает, Таниэль? Я теперь почти все вспомнила, и однако же в моих воспоминаниях есть провалы. Именно те моменты, когда кто-то, возможно, проявлял ко мне тепло и участие, без следа стерты из моей памяти. Осталась какая-то пустота. Таниэль, что же это я сделала со своим детством?
