У Немечека был жар; лицо его пылало. На этот раз он не на шутку заболел. В висках у него стучало, руки были горячие. И все вокруг казалось таким странным… Этот бородатый, очкастый дяденька, который так строго к нему обратился, словно господин Рац, когда он распекает плохих учеников… Эта толпа мальчиков, глядящих на него во все глаза… эта война… день, полный волнений… и суровый вопрос, таящий в себе угрозу: если обвинение подтвердится, Геребу-младшему несдобровать…
— Отвечай же! — торопил его черный человек. — Скажете вы мне наконец или нет? Отвечай: предатель он?
И белокурый малыш с пылающим от жара лицом и лихорадочно блестящими глазами тихо, словно сам чувствовал себя виноватым и признавался в чем-то дурном, ответил:
— Нет, нет. Не предатель.
— Значит, вы мне солгали?
Члены «Общества замазки» застыли в изумлении. Никто не шелохнулся.
— Ха-ха! — торжествовал чернобородый. — Значит, солгали! Ну, я же знал, что мой сын — честный мальчик!
Немечек еле стоял на ногах.
— Мне можно идти? — смиренно спросил он. Бородач засмеялся ему в лицо:
— Иди, иди уж, маленький всезнайка!
И Немечек неверными шагами вышел вместе с Бокой на улицу. Он ничего не видел вокруг. Все плыло у него перед глазами. В хаотическом беспорядке плясали перед ним черный человек, улица, штабеля дров; странные голоса звучали в ушах. «Ребята, на форты!» — пронзительно кричал один. А другой вопрошал: «Предатель он?» И черный человек язвительно смеялся, и рот у него все растягивался, рос и делался огромным, как школьные ворота… а из ворот выходил господин Рац…
Немечек снял шляпу.
— С кем ты здороваешься? — спросил Бока. — На улице ни души.
— С господином Рацем, — тихо ответил мальчуган. Бока всхлипнул. Торопливо вел, тащил он своего маленького друга домой по быстро темнеющим улицам.
Тем временем Колнаи, оставшийся на пустыре, объяснял человеку в черном:
— Понимаете, этот Немечек — ужасный врун. Мы его объявили изменником и исключили из общества.
— Да у него и лицо такое — плутоватое, — поддакнул счастливый отец. — Сразу видно: совесть нечиста.
И, довольный, поспешил домой — скорей простить сына. С угла проспекта Юллё он видел, как Бока с Немечеком, спотыкаясь, перешли у клиники через дорогу. Теперь и Немечек тоже всхлипывал — горестно, безутешно, изливая глубокую скорбь, переполнявшую его сердечко, и посреди этих судорожных всхлипываний не переставая лепетал:
— С маленькой буквы… вписали… мое имя… С маленькой буквы мое бедное, честное имечко…
