Мальчишки с улицы Пала | страница 6

Завидел троих мальчишек, взявшихся под руки, Чонакош на радостях сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул, как паровоз. Дело о том, что свист этот был его специальностью. Свистать так в четвертом классе больше никто не умел; да и во всей гимназии едва ли нашлось бы несколько человек, у которых получался такой лихой кучерской посвист. Пожалуй, еще Цнидер, председатель кружка самообразования, мог бы так свистнуть: да и то он свистел, только пока не стал председателем, а после уж не рисковал засовывать пальцы в рот. Председателю кружка самообразования, каждую среду по второй половине дня восседающему на кафедре, рядом с преподавателем венгерского языка, это не к лицу.

Итак. Чонакош издал пронзительный свист. Мальчики подошли к нему и стайкой столпились посреди улицы.

— Ты еще не сказал им? — спросил Чонакош белокурого мальчугана.

— Нет, — ответил Немечек.

— Что? — спросили все в один голос.

— А то, что вчера в музее опять сделали «эйнштанд», — ответил за белокурого мальчугана Чонакош.

— Кто?

— Да Пасторы. Братья Пасторы.

Наступило глубокое молчание.

Чтобы понять, о чем шла речь, надо знать, что такое «эйнштанд». Это особое выражение пештской детворы. Когда какой-нибудь мальчишка посильней увидит ребятишек слабей себя, играющих в шарики, перышки или семечки сладких рожков (на пештском жаргоне — в «твердашки»), и захочет их отнять, он говорит: «Эйнштанд». Это уродливое немецкое слово означает, что сильнейший) объявляет шарики своей военной добычей и применит насилие против всякого, кто осмелится сопротивляться. Таким образом, «эйнштанд» — это одновременно и объявление войны. Словом этим кратко, но внушительно возвещается осадное положение, господство произвола, кулачного права и пиратского разбоя.

Элегантно одетый Челе первым нарушил молчание.

— Эйнштанд? — с дрожью в голосе переспросил он.

— Да, — подтвердил Немечек, осмелев при виде того, какое впечатление произвела на всех эта новость.

— Этого больше нельзя терпеть! — вскипел Гереб. — Я давно говорю: нужно что-то сделать, а Бока все кислую рожу корчит. Пока мы будем сидеть сложа руки, они нас еще изобьют, вот увидите!

Чонакош сунул два пальца в рот, собираясь на радостях свистнуть. Он всегда рад был примкнуть к любому мятежу. По Бока поймал его за руку:

— Не оглушай, пожалуйста. — И серьезно спросил у белокурого мальчугана: — Так как же было дело?

— Что? Эйнштанд?

— Ну да. Когда это случилось?

— Вчера днем.

— Где?

— В музее.

Так назывался у них сад Национального музея.