Мальчишки с улицы Пала | страница 6
Завидел троих мальчишек, взявшихся под руки, Чонакош на радостях сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул, как паровоз. Дело о том, что свист этот был его специальностью. Свистать так в четвертом классе больше никто не умел; да и во всей гимназии едва ли нашлось бы несколько человек, у которых получался такой лихой кучерской посвист. Пожалуй, еще Цнидер, председатель кружка самообразования, мог бы так свистнуть: да и то он свистел, только пока не стал председателем, а после уж не рисковал засовывать пальцы в рот. Председателю кружка самообразования, каждую среду по второй половине дня восседающему на кафедре, рядом с преподавателем венгерского языка, это не к лицу.
Итак. Чонакош издал пронзительный свист. Мальчики подошли к нему и стайкой столпились посреди улицы.
— Ты еще не сказал им? — спросил Чонакош белокурого мальчугана.
— Нет, — ответил Немечек.
— Что? — спросили все в один голос.
— А то, что вчера в музее опять сделали «эйнштанд», — ответил за белокурого мальчугана Чонакош.
— Кто?
— Да Пасторы. Братья Пасторы.
Наступило глубокое молчание.
Чтобы понять, о чем шла речь, надо знать, что такое «эйнштанд». Это особое выражение пештской детворы. Когда какой-нибудь мальчишка посильней увидит ребятишек слабей себя, играющих в шарики, перышки или семечки сладких рожков (на пештском жаргоне — в «твердашки»), и захочет их отнять, он говорит: «Эйнштанд». Это уродливое немецкое слово означает, что сильнейший) объявляет шарики своей военной добычей и применит насилие против всякого, кто осмелится сопротивляться. Таким образом, «эйнштанд» — это одновременно и объявление войны. Словом этим кратко, но внушительно возвещается осадное положение, господство произвола, кулачного права и пиратского разбоя.
Элегантно одетый Челе первым нарушил молчание.
— Эйнштанд? — с дрожью в голосе переспросил он.
— Да, — подтвердил Немечек, осмелев при виде того, какое впечатление произвела на всех эта новость.
— Этого больше нельзя терпеть! — вскипел Гереб. — Я давно говорю: нужно что-то сделать, а Бока все кислую рожу корчит. Пока мы будем сидеть сложа руки, они нас еще изобьют, вот увидите!
Чонакош сунул два пальца в рот, собираясь на радостях свистнуть. Он всегда рад был примкнуть к любому мятежу. По Бока поймал его за руку:
— Не оглушай, пожалуйста. — И серьезно спросил у белокурого мальчугана: — Так как же было дело?
— Что? Эйнштанд?
— Ну да. Когда это случилось?
— Вчера днем.
— Где?
— В музее.
Так назывался у них сад Национального музея.