Глаза Анфима разгорелись от радостного нетерпения: поскорей бы начать трудную и сладкую работу.
– Боюсь я за тебя…
Марья с тревогой посмотрела на мужа, словно пытаясь в глазах его прочитать недосказанную опасность.
– Ну, с чего ты, Маша? И так подумать: есть-то дочкам надо? В городе пухнут от глада. А тысяцкий задаток дал, обещал добре заплатить. Невест-то наших подымать надобно?
Марья пригнула мужа за крепкую шею, целуя чуть пониже уха, тихо спросила:
– Домой-то отпускать станут?
– Нешто нет! – все еще видя перед собой камни, ждущие его рук, убежденно ответил Анфим. – Завтра ж с утра тысяцкий наказал и приступать… Ух, потрудиться охота!..
И Марья успокоилась: бабские страхи. Все будет ладно, знала она своего Анфима в труде.
Пивень голосисто возвестил о рассвете. Евсей отбросил набухший от росы кожух и встал. Недаром август называют зоревым, говорят, что проливает он на траву добрые слезы, величают его месяцем холодных зорь и оленьего рева. Вот и сейчас откуда-то издалека доносится рев.
Поблекла на небе утренница.[10] Евсей зябко поежился. Подошел Серко, вильнув хвостом, лизнул руку: мол, ночью все ладно было. Зашевелились артельщики: то там, то здесь приподымалась из-под свитки кудлатая, встрепанная голова. Только Петро продолжал храпеть так, что его, верно, слышно было в Киеве.
– Побудка! – громко сказал Евсей. – Вставай, кияне, шлях не ждет!
Первым вскочил Филька. Медленно сел, ошалело потряс головой Петро. Пивень, уже прозванный Горластым, слетел с оглобли, прошелся мимо, выжидательно кося глазом.
Петро бросил петуху крошки хлеба:
– Откушай тезка… Не чинись.
Побежал, повизгивая, к кринице Ивашка, а следом за ним – тонкий, гибкий Филька.
Пока поели, напоили и впрягли всех волов, солнце встало над землей на два дуба.
Степью шли уже много дней.
По-своему красива она в эту пору. Что-то в ней и дикое, и нежное, и опаляющее сердце необъятностью, привольем, бесхитростной песней жаворонка.
Белеет на луговинах кашка, по склонам извилистых балок желтеют длинные кисти дрока, словно ждут, когда соберут их, чтобы красить лен.
Ветер ходит по степи, перебирает заросли золотистой чилиги в полтора человеческих роста. Чилига – излюбленное лакомство волов, и они все поглядывают в ее сторону.
Кричит перепел в яру, взмывают стрепеты над кустами терна. Табунами кочуют дрофы, под ноги волам то и дело попадаются ямки, наполненные пчелиным медом – медвежьей усладой.
Ивашка босым идет за возом, жадно вбирает глазами этот новый для него, заманчивый мир.
