«А вдруг он лохматый, — имея в виду Давыдова, цитировал про себя Турецкий стишок Агнии Барто, посвященный сверчку, — и страшный на вид? Он выползет на пол и всех удивит…»
Учитывая все вышесказанное, попробуйте вообразить чувства Турецкого, когда Неуловимый Антидопинговый Джинн самолично позвонил ему и попросил о встрече!
— Уж простите, Александр Борисович, я тут был немного занят, — умиротворяюще журчал в трубке Тихон Давыдов, — но, можно считать, совсем освободился. У меня тут будут на неделе дела в Лужниках, но сразу после этого, если удобно, готов подъехать куда вы скажете.
— Я рад. Давайте уточним время и место…
Турецкий договаривался о встрече со странным безотчетным чувством: как будто не верил, что она может состояться.
«Ерунда! — призвал он к служебному порядку свои беспокойные нервишки. — Заморочил ты себе, Саша, голову всякими ковбоями да джиннами, а теперь удивляешься, что Давыдов тебе не померещился. Тихон Давыдов — человек как человек, в точности как все люди. Вот как раз и прощупаю, что он за человек…»
Чувство стало слабее, но не исчезло. Однако Турецкий решил просто не обращать на него внимания.
— Применение анаболиков я считаю извращением самой цели спорта, — безапелляционно, как школьная учительница, проговорила Софья Муранова. — Человеческое тело — ведь это же совершенство, это самое прекрасное, что есть в природе! Знаете, что написал Леонардо да Винчи на полях рисунка, изображающего мышцы руки? Он примерно так обратился к зрителю: «Если тебе покажется, что этих мышц слишком много — попробуй убавь; если мало — попробуй прибавь; а если увидишь, что все находится в соответствии, вознеси хвалу Творцу, создавшему столь дивный механизм». Возвышенно, правда? Так же как наука и искусство стремятся показать, на что способен человеческий разум, в спорте человек старается выразить, на что способно его тело. К чему же тут посторонние влияния, лекарства, которые не добавляют совершенства, а калечат? Нет, извините! Я выступаю за естественность. Никогда не пользовалась анаболиками и стараюсь, чтобы других минула эта напасть.
В то, что бывшая олимпийская чемпионка по спортивной гимнастике Софья Муранова никогда не пользовалась анаболиками, верилось сразу и без сомнений. Ее естественность простиралась до того, что она и косметикой, и украшениями не пользовалась — и, между прочим, была хороша, как немолодая царица, безо всяких бус и сережек, с седеющими волосами, забранными под белую косынку, завязанную сзади изысканным узлом, с улыбчатыми морщинками в углах ярко-голубых, не померкших с годами глаз. Так величественно не таить признаков возраста умеют только женщины, которых крепко любят. Источник этой любви находился рядом, взирал на нее преданными глазами — и, хотя был выше ростом, казалось, что он смотрит на Софью снизу вверх. Валентин Муранов в присутствии речистой и напористой супруги тактично тушевался, предоставляя ей разбираться с Денисом, изредка бормоча отдельные реплики себе под нос. Валентин, как можно было уловить из его ворчания, считал большой уступкой то, что они вообще согласились прийти в офис «Глории». А Софья не боялась никого и ничего, отстаивая свою точку зрения.
