— Существует, но больше на бумаге. Когда Паши не стало, у нас все затихло. Трудно нам без него…
— А каким образом вы боролись против приема допинга? Каковы были ваши средства?
— Узнавали. Разоблачали…
— И многих разоблачили?
— Игоря Сизова. Дарью Хромченко… Да мало ли! Сразу и не припомнишь.
— Футболисты «Авангарда» Лунин и Бабчук среди них были?
— Наташа мне о них говорила. Не успела их выставить. А собиралась… Видно, уговорили простить. Хоть она и железная леди была, а все-таки в глубине души добрая женщина.
— Ярослав Васильевич, я должен попросить у вас список членов вашего клуба.
Почему-то этот простой вопрос привел Шашкина в замешательство, которое он попытался скрыть новым приступом что-то уж чересчур подвластного ему кашля, похожего на карканье. Каркал он в течение двух минут, возможно надеясь, что Турецкому надоест ждать. Но Турецкий проявил недюжинное терпение:
— Я жду, Ярослав Васильевич. Если, как вы говорите, на членов клуба объявлена охота, нужно знать, кто еще находится в опасности, чтобы предотвратить нападение. А может быть, кто-то еще, кроме Чайкиной и Любимова, был убит?
— Нет… никто… А членов клуба… я так не помню… я всех-то не знал. Общался в основном с Пашей и с Наташей. Вы еще с Давыдовым побеседуйте.
— С кем?
— С Тихоном Давыдовым, главой антидопинговой комиссии Олимпийского комитета. Паша обращался к нему…
— Как же у вас получается: Олимпийский комитет — плохой, а глава антидопинговой комиссии — в белом фраке?
Шашкин хмуро проворчал что-то в том духе, что честные люди изредка встречаются на всех уровнях, даже в этой несчастной коррумпированной стране. В целом разговор, так бодро начавшийся, после этого как-то скис.
«Интересно, — размышлял Турецкий, покидая квартиру Шашкина, — что он скажет, если придется давать показания официально? А ведь придется…»
Еще более интересным показалось бы Турецкому то, что, едва проводив его, Шашкин бросился звонить по телефону. Кому?
«Я делаю это ради своих родителей, — уверяла себя Надя Кораблина. — Они имеют право увидеть свою дочь на олимпийском пьедестале, имеют право жить в нормальных человеческих условиях, а не в этой жалкой квартирке в получасе езды от ближайшего метро. Они в меня верят, и я не желаю их разочаровывать».
На самом деле о родителях она думала в последнюю очередь, когда уцепилась за Лиино предложение, сделанное таким экстравагантным образом — после тренировки, в душевой. Но, направляясь к рекомендованному врачу, Надя чувствовала, что поджилки у нее трясутся, и испытывала мощную потребность в самооправданиях. «Для родителей, это я только для родителей», — словно молитву, твердила Надя, превращаясь в маленькую девочку, для которой папа с мамой значили все, а честолюбие — ничего.
