— Прекрасно выглядишь, муженек.
— Так я же чувствовал, что ты придешь, — расцвел в улыбке Турецкий и, слегка приподнявшись на локте, поцеловал ее в подставленную щеку. — А гусар, как сама понимаешь, он и в лежачем положении гусар.
— Это чего ж ты хочешь этим сказать? — хмыкнула Ирина Генриховна.
— Да уж расценивай как знаешь. И засмеялись оба, счастливые.
— Слушай, Шурик, а откуда вдруг у тебя такой телевизор? — удивилась Ирина Генриховна, кивнув на «Самсунг» довольно приличных размеров, который стоял на месте едва ли не портативного «Сокола».
— Грязнов привез. Сказал, чтобы глаза не портил.
— Денис?
— Да нет, Славка.
Явно удовлетворенная ответом, Ирина Генриховна присела на стул в изголовье, поставила на колени впечатляющий, битком набитый целлофановый пакет.
— Слушай, Шурик, я тут тебе кое-что принесла…
— Ирка… — взмолился Турецкий, — ну я же тебя просил. Мне уже складывать жратву некуда, медсестрам раздаю. Ты каждый день носишь, Грязновы с Меркуловым чуть ли не целый холодильник всякой всячины натащили. Что ты, на откорм меня поставила? Я ж ведь этак могу и в ожиревшего импотента превратиться.
— Ну до импотента тебе еще далеко, — успокоила Турецкого Ирина Генриховна, — хотя и жалко, что далеко. Будь ты импотентом, я бы тебя еще больше любила. А что касается домашнего бульона из петелинской курочки, да опять же домашних пельменей, от которых ты аж трясешься, то, думаю, они не помешают.
— Так оно бы… к пельмешкам…
— Перебьешься. К тому же, насколько я знаю Грязновых с Меркуловым, вы уже успели и телевизор этот обмыть, и за твое выздоровление выпить.
— Иришка… — устыдил жену Турецкий, принюхиваясь к запаху наваристого, еще горячего бульона, термос с которым уже громоздился на тумбочке. — Конечно, коньячку армянского по пять граммулек выпили, но только в пределах допустимой нормы.
— А кто вашу норму мерил?
— Ирка, прекрати! И давай-ка лучше рассказывай, как там наша Нинель. Всего лишь три дня, как не видел, а уже кажется, что целая вечность пронеслась.
— С дочерью, слава богу, все в порядке, а вот… И Ирина Генриховна вкратце пересказала все то, что услышала от матери Чудецкого. Замолчала было, покосившись на мужа, однако не удержалась, добавила:
— Боюсь я за него, Шурик. Очень боюсь. Парень-то хороший, да и как музыкант… В общем, боюсь.
— Так ведь взрослый уже парень, пора бы и своим умом жить.
Она полоснула по лицу мужа пристальным взглядом и негромко произнесла:
— Насколько я знаю, лично ты начинаешь трястись относительно дочери уже после девяти вечера.
