— Нет.
— И петь не умеешь? Вот те раз. Совсем-совсем не умеешь?
— Ну я не знаю. Дома я иногда пою. Ну а в театре не пробовал.
— А если попробовать?
— Хорошо. А что спеть?
— Да что хочешь, что тебе больше нравится. «Родина слышит, родина знает»… — звонкий мальчишеский голос с великолепной интонацией, с естественной и гибкой фразировкой без напряжения заполнил собой весь идеальный в акустическом отношении старинный театральный зал.
Юра пел громко, самозабвенно, с огромным удовольствием и, разумеется, совсем даже не видел, как с каждой следующей фразой все больше и больше вытягивались лица и первого скрипача, и всех музыкантов ансамбля.
Впервые в жизни Юра услышал адресованные именно ему аплодисменты. Это было приятно. Не аплодировал лишь главный его собеседник, бородатый скрипач. Наоборот, он посматривал на Юру как-то озабоченно и даже встревоженно.
— Молодец. А говорил, что не умеешь. Ну а вот эту песенку, — он наиграл на скрипке какую-то довольно замысловатую мелодию, — сможешь спеть?
— Нет.
— Почему?
— Ну я ведь слов не знаю.
— А ты без слов, просто: ля-ля-ля-ля или а-а-а-а… Как тебе удобнее.
— Тогда смогу.
— Хорошо. А теперь вот это… Отлично… А в ладоши можешь прохлопать то, что я тебе сейчас сыграю?.. Прекрасно. А дай-ка мне, Юра Владимирский, свою левую руку…
«Это еще зачем? И чего он там мнет и давит?»
— Больно?
— Да нет.
— Угу. Так, значит, мама работает здесь же, в театре?
— Ну да. На третьем этаже.
— А пойдем-ка познакомимся с ней.
— Нет. Нельзя. Она велела до обеда на глаза ей не показываться.
— Что так?
— У нее запарка.
— А-а-а… Ну, может быть, вдвоем она нас все-таки не прогонит?
У Леночки Владимирской и действительно была предпремьерная горячка: выпуск спектакля на носу, ничего не готово, художник, что ни час, вносит в костюмы новые и новые детали… Не до Юрки.
— Елена, простите, не знаю, как вас по отчеству…
— Можно просто Лена.
— Ага. Спасибо. Так вот, просто Лена, с прискорбием должен вам сообщить, что ваш сын…
— Господи! Что случилось? Что ты там натворил?
— Да ничего он не натворил! Что вы так пугаетесь, в самом деле?
— Тогда что же…
— …что ваш сын — ребенок чрезвычайной музыкальной одаренности.
— Но… Не понимаю. Хорошо. Но почему же с прискорбием?
— Потому что, направив мальчика на стезю профессионального музыканта, вы обречете его на каждодневный каторжный труд.
— Позвольте…
— Увы. Не позволю. И не позволю, потому что если вы этого не сделаете, то совершите преступление и перед ним и, не побоюсь красивых и высокопарных слов, перед всем музыкальным искусством. Такими талантами не разбрасываются.
