— О чем?
— О Белове. О паперфторане. О философском камне и смысле жизни. Найдете общие темы… Только о футболе не надо. И не только о футболе.
— То есть?
— Иван Вартанович — яростный болельщик, и это может плохо кончиться. Смотри сам. Если после этой встречи ты решишь, что работать не можешь, дело я у тебя заберу… Ну что ты на меня так жалобно смотришь? Хочешь еще что-то сказать?
— Если только на воздухе.
— Там такая духота, — пожаловался Меркулов. — Наверно, опять гроза будет. А у меня хоть кондиционер работает.
— Пошли-пошли, — потянул его за рукав Турецкий. — Покажу тебе, как мне машину расцарапали.
Меркулов пожал плечами и пошел вслед за подчиненным. Не доходя до стоянки, Турецкий коротко передал Меркулову слова Реддвея. Меркулов, государственный человек, слушал внимательно и, когда Турецкий уже уехал, еще оставался во дворе Генпрокуратуры и с кем-то говорил по телефону.
А машина у Турецкого, кстати, была уже в порядке.
Челебадзе пришлось ждать — он был на операции. Тем не менее Турецкого проводили в кабинет и снабдили чашкой кофе — таково было распоряжение хозяина. Потом подали чаю: объяснили, что Челебадзе запретил пить две чашки крепкого кофе кряду — вредно. Турецкий хмыкнул и от чая отказался. Хирурга пришлось ждать еще около часа. Турецкий уже подумывал смыться, когда Челебадзе, огромный толстый мужик, ввалился в кабинет. Оценивающе разглядел Александра Борисовича и пробасил:
— Вообще-то могли бы и встать из уважения к хозяину кабинета. — Он подумал и застенчиво добавил: — И генеральскому званию.
— Да будет вам, я и сам генерал. — Тем не менее Турецкий поднялся, представился и протянул руку.
— Это как? — заинтересовался Челебадзе. — Вы же следователь?
— Вот именно — не частный же сыщик. Состою на государевой службе, госсоветник юстиции третьего класса. Что абсолютно эквивалентно вашему чину.
— Ну что ж, коллега, в таком случае я весь к вашим услугам.
— Я на самом деле чувствую себя неловко, — признался Турецкий, — оттого, наверно, и хамлю, это такое природное качество…
— Знакомо, — кивнул медицинский генерал.
— Мне мой шеф приказал сюда явиться, дескать, вы мне все про жизнь объясните. Вот я и… — Александр Борисович виновато улыбнулся и развел руками.
— А конкретней?
— Паперфторан.
— Вах, — прочувствованно сказал Челебадзе.
И позднее Александр Борисович вспоминал, что этого неподражаемого «вах» (говорил-то Челебадзе по-русски исключительно чисто) оказалось достаточно, чтобы Турецкий изменил свое мнение о профессоре Белове вообще и о его открытиях в частности. Как-то интуитивно это произошло. И мгновенно. Потом, правда, последовали и аргументы материального порядка.
