Бабка прибежала, засмеялась и сказала: «Это ставни, дурачок!», но я не поверил и успел разрыдаться, пока она нащупала выключатель и включила старую настольную лампу.
Балашов нащупал мою руку, взял за локоть, и мне показалось, что он до сих пор боится темноты. Боится «осложнения».
Мы постояли молча, прислушиваясь, что происходит за дверью. Там ничего не происходило. Во всяком случае, до нас не доносилось ни звука. У меня сложилось мнение, что наш противник маленький, легкий, бесшумный и практически бестелесный. Как лист бумаги. И от этого неуловимый.
– А я в детстве не боялась темноты, – шепотом сказала я. – Больше всего на свете я боялась покойников. Причем, не только покойников, но всей этой похоронной атрибутики: венков, гробов, ритуальных машин, длинных процессий. Помнишь, раньше хоронили с жуткой музыкой? Стоило мне услышать доносящиеся издалека звуки похоронного марша, я затыкала уши и забивалась в дальний угол под кровать. Я никогда не могла себя заставить посмотреть на мертвеца.
– И как ты избавилась от своего страха?
– Я от него не избавилась, – сказала я, и поняла, что сказала неправду.
Балашов тоже понял, отпустил мой локоть, и доверие, возникшее между нами, убежало, мелькнув коротким хвостом.
Мы опять послушали тишину. Тишина была гробовая, темень могильная. С каждой секундой это сочетание становилось все более невыносимым.
– Ты обещал что-нибудь придумать! – крикнула я, чтобы разогнать тишину.
– Это ты обещала, – усмехнулся Балашов. – И даже упомянула свое спортивное прошлое.
– Упомянула. Не на тебя же рассчитывать. Только кретин будет стрелять в железную дверь.
– Только кретин, – повторил он.
Меня взбесила его покорность.
Слабак. Тюфяк. Не он. Точно не он.
– Только кретин женится на кукле, не догадываясь, что она беременная и хочет порешать свои проблемы за его деньги.
Я подождала, когда он залепит мне пощечину, но он не залепил. Он задышал часто, и в этой тишине мне показалось, что я слышу как кровь запульсировала в его висках.
– Я всегда знал, что Эля не моя дочь, – тихо сказал он. – И знал, что весь город об этом говорит. Только на город мне плевать. Мне даже плевать на то, кто на самом деле является отцом моего ребенка. – Он так и сказал « отцом моего ребенка». – Если Кире удобнее было считать, что я не знаю правды, я решил – пусть считает. Так лучше для всех. Для Киры, для меня, для Эли. Для семьи так лучше. Неужели холодному обывательскому носу, который суется во все чужие дела, этого не понять?
