— Гарольд!?
— П-пройдет… — пробормотал он едва слышно, зажмурился, лицо скривилось от боли. Даже в неярком свете лампы было видно, как побелели его губы. Он начал медленно сползать на пол.
Волна какого-то липкого ужаса захлестнула меня, сердце заколотилось как сумасшедшее, я как мог, поддерживал его. Телефона у меня с собой не было. Я беспомощно, почти машинально посмотрел в ту сторону, куда ушел Биркенау. Там, конечно, никого уже не было — да и кто будет в институте в половине восьмого вечера?
С противоположной стороны послышались быстрые шаги. Я обернулся. Де Краон почти бежал.
— Ох, Реджинальд, — еле выдохнул я, — пожалуйста… нужно скорую, нужно…
— Положите его на пол.
— Скорую… — бормотал я, кажется, у меня дрожали руки, перед глазами все плыло.
Реджинальд опустился на колени перед распростертым на полу Гарольдом. Приподнял ему голову. Положил одну руку ему на лоб, другую на затылок.
— Сильный спазм сосудов.
— Откуда Вы знаете!? Надо врача… — начал было я.
— Нет.
Он вздохнул и закрыл глаза. Его руки по-прежнему обнимали голову Гарольда. Несколько секунд не происходило ничего. Потом Реджинальд вдруг коротко и резко ударил костяшками пальцев левой руки по металлической окантовке доски объявлений. С содроганием я услышал треск сломанных костей. Он неловко и с видимым усилием положил левую руку обратно на лицо Гарольда. Реджинальд не издал ни звука, только на его верхней губе выступили бисеринки пота.
В ушах у меня все еще стоял отвратительный хруст костей, перед глазами плавали круги, и я не очень удивился, увидев слабое свечение, исходившее от рук Реджинальда. Но свечение становилось все ярче и ярче, я в немом изумлении наблюдал, как голову Гарольда окутывает кокон золотистого света…
Реджинальд тяжело встал, опираясь здоровой рукой о стену. Он не смотрел на меня.
— Гарольд придет в себя через десять минут, — только и сказал он.
И ушел. А я так и не смог ничего ни спросить, ни сказать.
Я остался сидеть рядом с бесчувственным Гарольдом. Вдруг заиграла музыка, «Гефсиманский сад» знаменитой рок-оперы. На полу мигал лампочкой маленький телефон. Плохо соображая, что делаю, и желая только прервать навязчивую музыку, я поднял аппаратик и услышал неприятно-жеманный мужской голос, говоривший по-английски:
— Чарльз, он окончательно отказался платить. И удвоил охрану. Значит, осталась только твоя работа. Расценки обычные. Жаль, конечно, — голос противно хихикнул, — но во всем есть свои плюсы. Он ведь коллекционирует редкие японские миниатюры, отказываясь выставлять их на продажу?
