А женщина вошла в кабинет без стука, как ей велел тот рослый мужик, и, щурясь, вперилась в бумажку:
— Липни… ляпни…
— Липняковский, — с раздражением перебил ее следователь, который терпеть не мог, когда его фамилию произносили неправильно. А это знали в прокуратуре многие и, желая подшутить над Витольдом, нередко называли его фамилию неправильно: то Ляпниковским, то Люпни…, даже Лопни… и так далее. И подслушивали под дверью, как испуганно приносил извинения посетитель. Ну, шуточки местного значения. Ничего зловредного в них не было, просто смеялись.
— Что у вас к Рогаткину? — строго спросил он у женщины, но, посмотрев на ее испуганный вид, смягчился и пригласил: — Садитесь. То есть присаживайтесь.
Почему поправился? Ведь не уголовница какая-то перед ним, а очень даже смазливая, если приглядеться, бабенка. «Ох, жарко… — подумал он, живот его заколыхался, и Витольд поймал вдруг себя на игривой мысли: — С такой бы, да зимой, когда норд-ост беснуется, вот бы и печка не пригодилась…»
Между тем женщина зачем-то подозрительно огляделась, потом нагнулась над своей хозяйственной сумкой, которую поставила на пол, у ног, и стала в ней рыться. Достала большой заклеенный конверт, скорее даже пакет, в которых курьеры по учреждениям депеши развозят. Протянула и положила на стол перед следователем. И тут же поднялась, взявши сумку.
— Ну, тогда я пойду?
— Погодите… как вас? Василиса Захаровна, — вспомнил Липняковский. — Дайте хоть в конверт заглянуть. А может, там пластиковая бомба? — пошутил он, и женщина с опаской отодвинулась от него.
— Да вы что такое говорите-то? — сердито спросила она. — Хороший, интеллигентный мужчина. Можно сказать, самостоятельный, не жадный…
— Это вы обо мне? — изумился Липняковский.
— Да вы чего?! Я ж вас и не знаю. Я про своего постояльца. Про Колю-Николая… Как уезжал, велел три дня ждать, а после к вашему главному отнесть. А про вас я и не знаю.
— А он вам кто? — спросил следователь, разглядывая плотный конверт, в котором лежало что-то твердое. — Родня? Знакомый?
— Да нет, жилец. Ну… — она вроде бы немного смутилась, потому что знала наверняка, что в прокуратуре надо говорить только правду, а иначе тебя посадят и засудят. — Постоялец. Приезжал, ночевал иногда, а так вел себя прилично.
— Николай, говорите, звали его? А фамилию не запомнили?
— Чего ж не запомнила? Евсеев, Николай Егорович.
— Как?! — в буквальном смысле подскочил на стуле, словно ужаленный, следователь. — Евсеев, вы сказали?!
