Александр Борисович «припарковался» около больницы и пошел в кардиологию. И в самое время поспел. Капитолина Сергеевна собиралась запирать кабинет. И настроение у нее, если судить по первому впечатлению, было не самым лучшим. Неприятности по службе? Нет, вряд ли. Тогда что?..
По тому, как она сухо кивнула, хотя рядом никого не было, Турецкий догадался. Ну конечно, пришло утро, и вместе с ним раскаянье… А впрочем, сам виноват. Кто так остроумно, весело и охотно рассказывал о себе? Полагая, что честность и откровенность — лучшая защита от всех неприятностей, подозрений и вообще любых взаимных «недопониманий». Вот и дотрепался, голубчик. Надо срочно менять тактику.
— Привет, — одними губами произнес он с видом заговорщика, — имею сногсшибательную новость.
Она спокойно посмотрела на него и кивнула. Слишком спокойно для женщины, которая только что не криком исходила минувшей ночью в его объятьях. И он уже, кажется, догадался почему. А догадавшись, тихонько пропел на мотив известной воровской песни:
— Обложили, суки, обложили, растерзали молодость мою… Ага?
И она снова кивнула с безнадежным видом:
— Ага…
— Плохо дело, — уже нормальным голосом заговорил он. — А ведь меня никто не спросил. Как думаешь, почему?
— Потому что уверены в справедливости своих слов. Мнений. Советов.
— Смотри-ка, сколько субъективных причин!.. Ну и что? Будем говорить в коридоре?
Лина открыла дверь в свой кабинет.
— Можем и здесь.
— А по-моему, лучше в машине. Можно стоять, можно ехать, можно целоваться, много чего можно.
— Не уверена, что еще можно…
— А давай проверим, — решительно сказал он и потянул ее за руку в коридор, и она, щелкнув замком, как-то неохотно пошла за ним, с сумочкой и тяжелым пластиковым пакетом в руке, который он, естественно, тут же забрал у нее.
Молча вышли на улицу и сели в машину. Турецкий достал из бардачка сигареты и спросил:
— Можно?
Лина неопределенно пожала плечами. Она уже говорила ему накануне, что ей не нравится, что он курит. Не надо это ему, вредно. А сейчас сделала какое-то безразличное движение. Александр смял пачку и выкинул ее в приспущенное окно. Лина усмехнулась.
— И что ты хочешь этим доказать? Что у тебя сильная воля? Я знаю.
— Обложили, обложили… — негромко повторил он.
— Нет, Саша, не обложили. Просто был разговор. С твоей тетей. Она очень беспокоится, что у вас с Ириной может рухнуть семейная жизнь. И я подумала, что, если мы с тобой продолжим наши… скажем так, нечаянные… временные отношения, рухнет не у тебя с твоей женой, а у меня. Причем по-настоящему и — действительно уже все. Давай посмотрим, как взрослые люди. Ну пошутили, поиграли… Ты меня, правду говорю, увлек. Но ты скоро уедешь, и, полагаю, навсегда, а мне здесь жить. И работать. И делать вид, что я с нетерпением жду супруга из далеких морей. И даже не догадываюсь о том, что у него в каждом порту — по «любимой» бабе. Зачем мне это, Саша? Пожалей, а? Я уже и так нагрешила, друг мой, как ты сам заметил, выше крыши.
