Лена вырвалась и отступила на шаг. Волосы ее растрепались, она была бледна.
— Ты не должне так говорить, — холодно сказала она. — Я никогда ничем тебя не обнадеживала и ничего не обещала. Ты напрасно меня обижаешь, Сережа. А решение ехать в Москву принял ты сам. Кажется, ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои решения. А если ты немного перепил или закинулся коксом, по старой доброй методе Андрюши, то изволь вести себя прилично.
Воронцов покачал головой.
— Я веду себя нормально, — сказал он. — Но меня все бесит. Все не так. Я не знаю что, но… но это все не так. Быть может, я был немного резок, но вот… так. Знаешь, Лена, у меня тонкая интуиция, очень тонкая. Помнишь, когда мы шли с тобой из школы в девятом классе и я сказал, что у меня горит лицо и вообще плохое предчувствие? Ты помнишь?
— Помню, — ответила она. — Тогда сгорел пятый подъезд нашего дома. Там жила половина моих подруг.
— Ну вот теперь снова. Я чу-увствую беду, Лена. Грянет гром… над головой твоей и моей.
— Не нужно так говорить, — с усилием сказала она и было дернулась, чтобы уйти, но Сергей так сильно сжал ее запястье, что Лена еле слышно вскрикнула, и ему пришлось распустить свои пальцы.
Она склонила лицо, стараясь не смотреть на него, расплетшийся локон упал на ее лоб, и Сережу вдруг залила такая волна нежности, что он испугался и за себя, и за Лену, и за весь этот мир, который отказывался впустить в себя сразу столько бурного и светлого.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Если ты не поняла, то я могу повторить: я люблю тебя точно так же, как тогда, перед армией, даже больше. И еще если ты не поняла, то я скажу… я поехал в Москву ради тебя. Может, это глупо и я ничуть не поумнел с тех пор, как ты говорила мне, будто я еще совсем юный… но пусть будет глупо.
«Это действительно глупо», — хотела было сказать Лена, но не успела, потому что Сережа Воронцов вскочил и схватил ее за плечи — она не сопротивлялась. Он притянул ее к себе и начал целовать ее губы, глаза, шею, лоб, а она стояла бледная, неподвижная, и смотрела на Сергея застывшим взглядом, в котором он так и не мог разглядеть желанного «да».
И лишь он снова поднял на нее глаза, как в коридоре прогремел мощный негодующий вопль:
— Да ты че творишь, бл…?!
* * *
Воронцов резко повернулся: Фирсов, огромный, багровый, с каменеющими скулами и вздувшимися, как узловатые веревки, жилами на могучей шее, буквально летел на него, нежданно вывернув из-за угла…
