Я подумал, что Джем зарыдает, – если у печали есть лицо, оно должно быть таким, каким было лицо Джема в ту минуту. Но разрыдался не Джем, а старый воин. (У нас заплакать не считалось недостойным мужчины, порой того даже требовало приличие, лишь бы рядом не было женщин. А женщины у нас редко оказываются рядом.)
Слова, которыми обменялись они, были обычными словами прощания. В таких случаях принято говорить о следующей встрече, хотя и тот и другой знают: этой встречи не будет.
Я смотрел на спину Касим-бега, когда он спускался по веревочной лестнице в лодку, – широкую, но уже несколько обмякшую спину старого воина. «Если когда-либо султан Джем и восторжествует, – подумалось мне, – доживешь ли ты до этого, старик?»
Целых четыре дня наш корабль стоял на якоре близ берега. Никто не преследовал нас, так что не имело смысла отдаляться от места, куда за нами могли приплыть рыцари. А на берегу стали лагерем караманы, и по вечерам мы видели, как движутся у костров их неторопливые тени; Касим-бег не хотел покидать побережье, пока не убедится в том, что Родос согласен принять Джема.
К исходу четвертого дня с берега донесся шум, стала заметна суматоха. С востока на лагерь Касима быстро надвигалось оранжевое облако. Оно стелилось по самой земле с той скоростью, с какой движется конница. Объяснений не требовалось: Ахмед-паша вознамерился отрезать мятежников от моря, оттеснить их снова в преисподнюю Ликии.
Умело находя прикрытия, наши корабельщики отвели корабль за скалы. Затаив дыхание, следили мы за битвой между Ахмед-пашой и Касимом. Впрочем, то была не битва – люди Касима, обороняясь, отступали в горы. Ахмед не стал преследовать их. Мы видели, как войско его растянулось вдоль берега, ночью то тут, то там вспыхивали костры. Он сторожил подступы к Ликии.
То ли Ахмед-паша не заметил нашей жалкой биремы, то ли заметил, но не имел поблизости своих кораблей; то ли рассудил, что, если Джем и находится на биреме, Для него, Ахмед-паши, всего выгодней дальнейшая борьба между братьями; этого я не знаю и ничего утверждать не могу. Так или иначе, мы оставались неподалеку от берега еще дней десять, и никто не потревожил нашего покоя. Мы не ушли в открытое море, потому что ожидали встречи с родосцами и, кроме того, побаивались себе подобных – другого корсарского судна.
С сжатым сердцем ожидали мы этой встречи: примет ли нас Родос? Изо дня в день прохаживались по узкой корме и на носу биремы. Впрочем, прохаживались только мы: Джем от зари до зари недвижно стоял, облокотившись о борт, вперив глаза в азиатский берег. Мне вспоминалась одна ночь, – с тех пор минул целый год! – когда Джем лихорадочным шепотом сказал мне: «Граница страшит меня, Саади!» Я думал, этот страх померк, но ныне граница, оранжевая полоса над синей безбрежностью, была так осязаема, что Джемом овладел прежний страх.
