В самом начале боя, пока обе стороны прощупывали друг друга в мелких стычках, пока Баязид разворачивал свои части, а Джем пытался противопоставить ему редкие цепи нашей конницы, к нам, небольшой свите султана, подскакал на взмыленном коне Якуб. «Сразу видно, что война – его ремесло», – сказал я, алайбег действительно выглядел сейчас в своей стихии.
– Мой султан! – крикнул он, с трудом осаживая коня. – Если мы замешкаемся, все будет кончено: Баязид разместит свои силы в низине, отделит тысяч десять акинджий и ударит с двух сторон. Не теряй времени, мой султан! Позволь мне немедля бросить в бой всю нашу конницу; я смету Баязида, не дав ему опомниться!
Якуб-ага проявлял отчаянное нетерпение, он горячил своего коня, продолжая короткими возгласами втолковывать нам, что каждый миг промедления невозвратим.
– Действуй! – тихо приказал Джем, и я заподозрил, что он уже не верит в нашу победу. Не поэтом даже, а просто-напросто безумцем надо было быть, чтобы поверить, будто пятнадцать тысяч всадников не потонут в океане стоящего против нас войска.
Якуб только того и ждал. Конь вихрем унес его. Ми же поднялись на холм над рекой, чтобы наблюдать за ходом сражения.
Мы видели, как наши сипахи ищут брод, как нашли его. Первым вступил в воду конь Якуба – алайбег уверенно вел людей вперед. Даже переправляясь через реку, всадники спешили – им дорога была каждая минута. Й выбравшись на другой берег, поскакали к лагерю Баязида.
Мне показалось странным, что там не подняли тревоги, а продолжали размещение алаев. Неужто самонадеянность Баязида столь велика, что он считает лучшие наши части отбросами?
Якуб-ага находился уже на расстоянии выстрела от вражеского стана. Мы настороженно ждали криков, стонов, звяканья оружия, торжественного шума битвы. Но наша сипахская конница, наше упование, наша гордость, не врезалась в войско Баязида, а бесшумно растворилась в нем…
Тишина…
Никогда мне не забыть той тишины, в которой было слышно даже наше дыхание. Есть мысли столь чудовищные, что требуется время для того, чтобы осознать их; именно такую мысль мы и пытались отогнать от себя: «Измена!»
Джем медленно повернул ко мне голову – взгляд его был страшен! В его глазах пылало не отчаяние – это звучит слишком слабо. Безграничный ужас, безмерное отвращение, бескрайняя боль – чего только не выражал взгляд Джема!
– Караманы! – нарушил молчание Хайдар.
Я позавидовал ему. Ни одно из упомянутых чувств не волновало сейчас этого поэта-крестьянина. Хайдара занимали только караманы – последняя наша опора, остальных он сбросил со счетов.
