И что теперь?
— Так ты знаком с ним или нет? — напомнила она.
— Ну, знаком, есес-сно. Шапочно, через третьи руки. Как бы иначе тебя к серийнику пустили?
— Значит, про меня у вас разговор все-таки был… смелая я, значит, у вас, ироничная…
— А что, не такая?
— Такая, такая. Буше, говоришь… — она принюхалась. Комната вся пропахла лилиями. — Слушай, незваный гость, отвернулся бы. Даме одеться надо.
— Я пока тебе кофейку сварю, — с готовностью откликнулся Александр.
Он ушел на кухню и загремел там посудой, что-то фальшиво напевая.
— …При чем здесь твой Конов? — отмахнулась Марина. — Причина совсем не в нем.
— А в чем? Просвети.
— Может, голова моя не туда вставлена… Не понимаю, что со мной… Все эти люди, про которых я пишу, я ведь не знаю их… они плоские для меня, как картинки…
Сидели на полу, сложив ноги по-турецки. Кофейник — на подносе, чашки — в руках. Пирожные — на салфетках. Умел Александр сделать красиво.
— … Понимаешь, люди — всего лишь персонажи статей, — говорила Марина. — И если персонаж становится покойником… как вчера, например… к этому легко относишься, поскольку он придуман. Но если его придумала я, почему же он погиб? Не я же захотела этого? Или как раз — я?
— Марусь, это тараканы у тебя! Тараканы!
— У всех у нас тараканы. Я допускаю, даже у тебя в башке они есть… Мы как будто мёртвыми душами торгуем! Противно всё это… и страшно.
— По-моему, ты драматизируешь.
— Что именно?
— Да всё! Ковыряешься в своих угрызениях совести, как ребенок в болячке.
— Угрызения совести? Если бы, Сашок! Это скорее мистический ужас. Как будто Голем ожил… и требует меня ответить за то, что я его оживила…
— Ага, теперь «Сашок»… — Александр скорчил рожу. — Ты что-то перепутала, милая моя. Мистический ужас и Голем — это хороший товар, который ушлые дяди втюхивают легковерным идиотам. Маги Светлые, маги Темные… У нас с тобой другая специализация.
— Интервью из сумасшедших домов, а также размышления убийц о ценности человеческой жизни.
— Точно так! — он засмеялся…
Ох, как Марину раздражала манера Александра громко и беспричинно смеяться. И вообще, отвратительна была его жизнерадостность. Потому что все это напоказ, демонстративно. Всегда на месте оставался его колючий, застывающий взгляд, если вдруг он слышал нечто важное для себя. В таких случаях он делал вид, что услышанная информация для него не интересна, но потом обязательно возвращается к теме.
Как, например, сейчас.
Гость поставил чашку и сунул первый попавшийся диск в проигрыватель. Это оказался «Наутилус».
