У задней стены помещения стояли несколько человек в форме, но Страттен предупредил, что о них можно не беспокоиться. Это была капитолийская полиция, куда брали по протекции всяких зеленых новичков – студентов, работников с неполной занятостью.
Он вытащил блокнот и карандаш и захлопнул кейс. Взглянул на часы: десять минут первого. Церемония открытия запаздывала, но так происходило каждый раз. Поставив кейс под сиденье и зажав его между ног, он одновременно надавил на кнопку под металлической ручкой, которая запускала часовой механизм. Его всегда можно было остановить – в этом было преимущество использования секундомеров. Но машина начала тикать, и Боб Уолберг знал, что у него осталось всего тридцать минут, поэтому ноздри у него сразу расширились, а спина покрылась потом.
Журналисты расселись по местам. В другом конце галереи он увидел Сандру, со стороны выглядевшую очень профессионально с блокнотом в руках и готовым к записям карандашом.
В нижней части зала появились конгрессмены и стали рассаживаться на расставленных полукругом креслах. Спикер палаты представителей, Милтон Люк, появился из двери, расположенной за трибуной докладчика. Привратник сопровождал сановных лиц и показывал им их места. Кресло Боба Уолберга было в третьем ряду над трибуной и немного левее; он прикинул расстояние и пришел к выводу, что его бомба заденет большую часть мест в левом крыле палаты представителей.
Кто-то постучал по микрофону, проверяя звук; по залу разлетелось эхо. Капеллан нижней палаты взошел на трибуну, и Боб Уолберг услышал его старческий голос, разнесшийся через громкоговорители: «Да благословит Господь…» Боб Уолберг автоматически вспомнил Тридцать третий псалом, и на мгновение перед ним предстала субботняя школа при храме в Кулвер-Сити, старый раввин, говоривший мудрые и благочестивые слова о подобии Бога и человека. Он вспомнил свое бармицвэ[2] и велосипед, который подарил ему отец. Глуповатых обывателей, притворявшихся либералами, резкий запах в гастрономической лавке, Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения, всеобщее лицемерие.
– Всемогущий Господь, – говорил священник, – перед открытием девяносто пятого конгресса мы благодарим Тебя за Твое милосердие и попечение о нас…
В лето его бармицвэ произошли волнения в Уотсе, и Боб Уолберг помнил, как отец зарядил свое ружье, говоря: «Пусть эти ублюдки только попробуют сунуться на нашу улицу». У отца, несмотря на то, что он называл себя социалистом, был первый в округе цветной телевизор, и он нанимал рабов, мексиканцев и черных, чтобы они стригли его лужайки, убирали в магазине и содержали в порядке дом, пока чета Уолбергов проводила уик-энд в Лас-Вегасе. Боба и Сандру отправляли в летние лагеря и привилегированные школы для детей из зажиточных семей.
