Что она раскопала? О чем ей удалось узнать? Лайм давно избавился от иллюзии, что можно хоть сколько-нибудь полагаться на так называемую «интуицию» или смутные предчувствия; но это дело, что ни говори, имело все признаки подготовки к хорошо спланированному и профессиональному теракту.
11.20, восточное стандартное время.
Автомобиль подвез Декстера Этриджа и его телохранителей из Секретной службы к западному крылу Капитолия, и Этридж взглянул поверх толпы на купол, где по флагштоку поднимался государственный флаг, свидетельствуя о том, что первое заседание девяносто пятого конгресса вот-вот откроется.
Он узнавал лица многих из тех, кто сейчас устремился к дверям Капитолия. Большинство пришли пешком из офисов в сенате и Белом доме, хотя кое-кто, подобно Этриджу, предпочел создать впечатление, что прибыл издалека. В архитектурном смысле здание было неудачным, а местами выглядело просто катастрофически, как будто в любую минуту готово было обвалиться, – кое-где фундамент подпирали грубые кирпичные сваи и нелепые столбы; но политики часто склонны к сентиментальности в том, что касается атрибутов власти, и сам Этридж не мог без почтительного уважения взирать на огромный купол этого дома.
Декстер Этридж тысячи раз сидел, слушал, говорил и подавал свой голос в его стенах: он вошел в это здание двадцать четыре года назад, оставался в нем два срока подряд, баллотировался в сенат и проиграл, два года спустя баллотировался снова и выиграл, а потом еще три срока – то есть восемнадцать лет – пробыл в нем сенатором от штата Мичиган. За эти годы он много раз голосовал за успешные законопроекты и не меньше – за те, которые не были приняты; но еще ни разу, насколько ему было известно, его голос не был решающим. Однако, начиная с сегодняшнего дня, каждый раз его голос может быть только решающим: Декстер Д. Этридж, вновь избранный вице-президент, будет привлекаться к голосованию в сенате лишь в случае равенства всех прочих голосов.
Он начал взбираться по лестнице, чувствуя обычную неловкость от присутствия вездесущих телохранителей, которые, не проявляя особой суеты и спешки, всегда ухитрялись находиться на расстоянии вытянутой руки. Постоянно меняясь, эти люди защищали Этриджа и его семью со дня съезда республиканской партии в Денвере, и, хотя с тех пор прошло уже пять месяцев, он так и не приобрел удобной привычки не обращать на них никакого внимания – главным образом потому, что тратил уйму времени на разговоры с ними. Он давно знал за собой эту слабость. Общительность отличала его с детства, он готов был прицепиться с разговором к первому встречному. Впрочем, среди политиков такой порок не редкость.
